1.
Локтев на полгода в море уходил.
А теперь на набережной он пил вино, наслаждался твердостью суши и покоем души.
Чем меньше оставалось вина в бутылке, тем больше хотелось женщину.
Он зажмурился и загадал желание. Думая справедливо: ну, не мудак ли, прости господи? Только бы в экипаже не узнали.
Пусть будет высокая или низкая, с толстыми ногами или худыми, даже без талии. Хоть какая-нибудь. Главное, чтобы там хоть грудь, попка, ну и всякое другое.
Ну и прислали.
Женщина была в алом платье с люрексом, на шпильках и с розой в волосах.
Настоящая Кармен, едрёна балалайка, мог бы подумать Локтев, но он никогда не видел Кармен.
Чтобы очнуться от наваждения, старпом даже ущипнул себя за ногу.
Между тем женщина спросила закурить, он угостил сигаретою; она выпустила кольца дыма в сторону прибоя и позвала с собой.
Советы судового врача Марика Фалькенштейна могли настроить Локтева отказаться от случайной женщины. Но он пошел с нею.
У Локтева не было где. Он жил на борту, вахта женщину на судно не пропустит.
Но она позвала за собой и к себе — за баксы или евро, а у него были только рубли, — но всё получилось лучше некуда.
Вернувшись на борт, старпом Леонид Локтев понял, что пропал.
Он нашел на кителе ее волосы, свернул в колечко, заложил в книгу Ремарка.
Он нюхал свои ладони в каком-то диком упоении, потому что ладони еще хранили запах ее духов. Губы болели от поцелуев. А кошелек оказался пуст.
В каюте Локтев держал заначку про черный день. Решив, что такой день наступил, он отвинтил зеркало над умывальником, вскрыл панель. Что-то отложил для матери. Остальное поровну разложил по конвертам: каждый конверт — свидание.
Получалось недешево.
Но что такое деньги перед ликом женщины?
Всего лишь бумага, нарезанная на станке.
После второго посещения феи мир стал цветным.
После третьего — ему захотелось петь, хотя он не имел ни слуха, ни голоса. Или придумать стихи.
В кают-компании, когда никто не видел, Локтев мучил гитару, тренькал, мычал, пытался написать что-нибудь в рифму.
Конвертов любви становилось все меньше. Наконец, настал день, когда остался последний.
Локтев отутюжил брюки и китель с золотыми нашивками, почистил ботинки, надел галстук и поехал по адресу.
Женщина ждала Локтева в сетчатых колготах и в тех же туфлях, чьи каблуки напоминали Эйфелевы башни. Словом, в обычной униформе, не считая красного галстука.
Щелкнув старпома по носу, она сообщила:
— Сюрприз! Сегодня мы играем в пионерлагерь. Ты будешь таким похотливым вожатым, а я — твоей маленькой грязной пионеркой.
Наигравшись, ужинали.
Она нацепила его фуражку и сидела в ней голышом как в плохом фильме про море.
Старпому хотелось объясниться, но все время мешали звонки.
Звонили клиенты.
Она тут же хватала мобильник, розовый с бабочками. И слова, к которым Локтев мог бы привыкнуть, резали, как по живому. Он слушал, мрачнея. Думая о том, как бы пережить, пережечь в себе эту историю. Но не находил сил.
Она уловила его настроение, спросила, отчего бледный и может ему сделалось нехорошо.
Локтев же, набрав воздуху, осмелился и вытолкнул из себя:
— Я больше тебя не увижу!
— В каком смысле? У тебя триппер, что ли? — Она привстала, нависнув над столом. – Ты хочешь сказать, от меня?
Локтев отрицательно качнул головою.
Она вздохнула с облегчением. А так если что, у нее все врачи города на поводке.
Захлопали форточки от сквозняка, начался ливень.
Погас свет.
Она нашла свечи.
Старпом взял женщину за руку и, стараясь смотреть в глаза, сказал, что любит ее. Но даже не знает ее имени.
— Зойка, — быстро проговорила она.
— Зоенька, значит. А меня Леонидом зовут. Дурацкое имя. Хотя так же звали спартанского царя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Она закурила, отпила еще вина, расхохоталась. Потом загрустила и выразилась в том духе, что ее знает весь город и порт. И может она самая грязная шлюха в мире. Но она не заслужила таких издевательств.
Локтев горячо настаивал.
Зоей овладел психоз. Может, тогда они еще и обвенчаются? Бог сразу сожжет ее живьем, прямо у церкви. А уж как черт обрадуется!
— Вспомни, Магдалина была прощена, — серьезно возразил Локтев, — и даже сделалась святой.
2.
Переехали на Азов.
Матери Локтева Зойка не понравилась. Избегали оставаться наедине.
Свекровь и невестка обменивались колкостями.
Мать твердила Локтеву, что «раскусила Зойку». Таких после войны навезли в Каменское со всех портов. Жили на выселках. За батон шли в койку, за банку варенья делали вообще что угодно, никому не отказывали.
Локтев отмалчивался, и мрачнел, и злился, и пил.
К свадьбе накрошили оливье, зарезали поросенка.
Когда напились, наелись поросятины, Зойка потащила Локтева к берегу.
У пустого отцовского эллинга, где мать давно держала картошку, он увидел катер, перевязанный лентою, как коробка с тортом.
По синему борту отчетливо читалось имя «ЗОЯ».
Это был ее свадебный подарок.
Гости аплодировали.
Свекровь ворчала: уж такие деньжищи, где же взяла?
Ленту разрезали. Растроганный Локтев осматривал моторную лодку, — пусть не новую, но свежевыкрашенную, — и не верил глазам.
Так Локтев стал рыбаком.
Как покойный отец.
Как большинство местных, которые зависели от удачи и нрава Азовского моря.
Брали бычка, пеленгаса, изредка осетра, которого еще при Советах уже порядочно поизвели.
Жадничали, забрасывая до десяти ставок. Хотя в непогоду, а чаще из-за пьянства, не могли выбрать улов. Рыба вздувалась и пропадала.
Рыбаки тоже пропадали.
Одни гибли случайно, напоровшись на камни. Другие по глупости, пытаясь по пьянке распутать сети. Третьих уносило в вечный дрейф из-за поломки мотора. Тогда они умирали не столько от голода, сколько от холода и жажды.
В таких случаях над берегом поднимали черный шар. Со всех сторон шли к берегу люди — смотреть на утопленника.
И Зойка как очумелая смотрела.
В безобразное, раздувшееся тело, набивалось столько песка, что четверо мужиков с трудом затаскивали его в лодку.
Это если труп удавалось найти.
3.
Локтев исчез в середине января, уйдя по спокойной волне миль за тридцать от Каменского. Рыба в тот день шла как чумная.
Последний раз его видели ближе к вечеру. Подул Левант, восточный ветер, который не сулит морякам ничего хорошего.
Над горизонтом возникла полоса, показались белые гребни, заштормило, пошел снег.
Товарищи Локтева ждали сколько могли. Но потом, выбрав последние ставки, ушли.
Трое суток о рыбаке ничего не было слышно.
На четвертые — морские геологи нашли разбитую лодку с надписью «Зоя».
Поиски Локтева ни к чему не привели.
Через неделю на берегу подняли черный шар.
Беременная Зойка побежала на маяк. Очевидно, ее волнение передалось ребенку, который ворочался и брыкался внутри.
Она наседала на мужчин, крича и матерясь.
— Какого хрена шар повесили? Кто-нибудь видел мужа мертвым?
— Нет, но и живым тоже.
— Значит, считаете, я уже вдова? — орала Зойка и показывала пальцем на свой живот. — А он кто? Я спрашиваю, мать вашу? Сирота? Он даже не родился!...
Ей показывали карту залива.
Объясняли, что зимой в непогоду, особенно с перегрузом, не выживают.
Наверное, Локтев, как опытный моряк, выбросил за борт улов. Но семь с половиной баллов, при нулевой видимости и минус пяти — обычно не оставляют шансов.
Она обещала засудить всех их как долбаных кроликов. А маяк взорвать вместе с радиостанцией.
Ничего не добившись, Зойка побрела домой вдоль берега, залитого неуместно ярким солнцем.
Ее живот под платком торчал, как арбуз.
Отросшие кудри развивал ветер.
Мать Локтева, которая тоже провела несколько бессонных ночей, ждала ее у калитки.
Женщины, которых еще недавно сотрясали ссоры, — до ненависти, до белых глаз и сердечной боли, — обнялись и заплакали.
Весной Зоя родила девочку.
4.
Однажды она поехала на рынок в другой городок, бродила от ларька к ларьку. И наткнулась на живого мужа.
Пьяный Локтев сидел у мусорных баков, заваленных арбузами, в инвалидной коляске, с банкой пива.
Не помня себя, Зойка закричала страшно, бросилась к нему, принялась тормошить, целовать, бить кулаками по груди Локтева, обтянутой грязной тельняшкой.
На шум собрались люди.
Откуда-то выскочила баба в переднике, схватила Зойку за руки, говоря, чтобы «отстала от Николая», уносила ноги, не зарилась на ее мужика, на что Зойка подняла лопату и пригрозила, что еще слово и убьет.
И убила бы.
Пьяный Локтев бормотал что-то бессвязное.
Кажется, ему было все равно.
— Что же ты наделал, Локтев, — повторяла она, катя перед собой коляску с мужчиной в людском коридоре, как сквозь строй.
Мать старпома умерла, не справившись с переживаниями.
Локтевы, продав дом срочно и задешево, покинули Каменское.
Когда дочка немного подросла, Зойка отвезла ее к своей матери в село под Одессу.
Локтев, — который не помнил, как спасся и где отморозил ноги, из-за чего их ампутировали, — теперь сидел в Зойкиной квартире и смотрел сериалы по телевизору.
Давали мексиканские и бразильские страдания.
Он переживал за героев искренне, всему верил и не пропускал ни одной серии. А в перерывах бесконечно курил, думал и смотрел в окно.
Из окна ему была видна часть порта и мачты с огнями.
Изредка у стенки швартовался его сухогруз, но бывшего старпома Локтева уже давно не навещали.
Чтобы инвалид не мешал, Зойка устроила в комнате ширму, отгородив его уголок. Он состоял из дивана, стола с пепельницей и бутылкой воды.
Теперь он существовал отдельно — от ее серебристо-алого, атласного мирка. От тахты с куклами и с расшитыми крестиком подушками. От шкафчика, где она под замком держала вино.
Вроде договорились, что она домой водить клиентов не будет. Но иногда за полночь его будили звуки мужского бормотанья, женский смех и звон бокалов.
— Сегодня мы будем играть в пионерлагерь, — услышал как-то он из-за ширмы. — Ты будешь вожатым, а я твоей грязной пионеркой.
Локтев заплакал.
Однажды на рассвете, прождав жену всю ночь, он лег животом на подоконник, желая броситься с четвертого этажа.
В этот момент Зоя как раз входила в квартиру.
Она обматерила Локтева, водворила назад в кресло, а окно забила гвоздями.
Оставила только форточку, через которую доносились гудки пароходов, запах солярки и гнилых водорослей.
Еще через пару лет она заработала на новую квартиру и машину с ручным управлением.
На ней Локтев ездил в деревню к дочке.
Больше он ни на кого не жаловался, ни о чем не жалел и ни о чем старался не вспоминать.
И не вспоминал.
Кроме той ночи, когда загадал желание.
фото: freestockimages.ru
