Толковый словарь... Дайан Китон

Брак

В четырнадцать лет я стала свидетелем картины, оставившей неизгладимый след в моей памяти. Дело было в мексиканской Энсенаде, вечером. Музыканты играли мариачи, а мои родители танцевали в свете яркой луны. Я наблюдала за ними со стороны, когда они вдруг поцеловались со страстью, которая должна была бы возмутить меня как типичного подростка. 

Но я, напротив, была восхищена силой их любви и тем, что такая любовь вообще возможна. Глядя на папу и маму, я поняла, что и я когда-нибудь смогу вот так – любить до самого конца. А вот замужество в целом вызывало у меня ужас. Было событие,  навсегда оставшееся в моей памяти. 

Это случилось, когда я была в девятом классе. На уроке алгебры, которую вела у нас миссис Хопкинс, я обменивалась записочками с Дэйвом Гарлендом. Дэйв положил нашей переписке конец, подбросив мне послание из пяти слов: «Однажды ты станешь хорошей женой». Женой? Я не хотела быть женой! Я мечтала быть сексуальной и сводить парней с ума. Я хотела быть как Барбра Стрейзанд, когда та пела «Нет, я никогда не выйду замуж; буду бродить на воле до конца дней моих».

Собственно, так оно и вышло – я никогда не была замужем. Всю свою жизнь я продолжала мечтать о недосягаемых мужчинах. Сами объекты моей страсти со временем менялись – Дэйва сменил Вуди, того – Уоррен, а Уоррена – Ал. 

Получилось бы у меня построить крепкие отношения хоть с одним из них? Сложно сказать. Мне кажется, подсознательно я понимала, что все эти романы безнадёжны. Я бы не позволила встать им на пути к осуществлению моих желаний. Мужчины – это так просто! Меня интересовала более крупная рыба – публика. Абсолютно любая публика.

Испытания

В двадцать один год мне диагностировали плоскоклеточный рак. А потом, ещё через десять лет, обнаружили сразу несколько базалиом. Уоррен (Уоррен Битти. – Прим. ред.) всё время пилил меня, чтобы я не сидела на солнце. И почему я его не слушала? 

Спустя сорок лет плоскоклеточный рак вернулся, на этот раз атаковав левую сторону моего лица. Я поехала в медицинский центр, надела шапочку для душа и легла на операционный стол. Анестезиолог сделал мне укол, и передо мной стали мелькать видения. Я увидела маму, лежащую на каталке. Она была мертва. Потом увидела папу, а затем – длинный шприц, которым усыпляли нашего пса Реда. 

Ещё я видела моего друга Роберта Шапизона, который сидел под картиной Энди Уорхола у себя дома и говорил об эмоциональных последствиях неоперабельного рака лёгких. Почему я не проводила с ним больше времени? Потом я увидела Ларри Салтана с его книгой «Улика» в руках. А потом вокруг стало темно, но я могу поклясться, что я слышала, как молит Ларри: дайте мне ещё три недели пожить, хотя бы ещё три недели. Три недели – это ведь так немного, да? 

Когда я очнулась, моё лицо пересекал десятисантиметровый шрам. Жизнь начала отщипывать от меня по кусочку. Странное дело – жизнь. Её и слишком много, и слишком мало. Стакан вечно наполовину полон и наполовину пуст.

Любовь

...В тот раз я встретила Аля (Аль Пачино — Прим.ред.)  в киноцентре. Аль, как всегда, был неотразим, и между нами вновь вспыхнул огонь. Правда, на этот раз всё было иначе – мы оба заметно постарели.  Аль, взъерошенный и неухоженный, был похож на очаровательную, любимую до дрожи дворняжку. 

Как-то в одно воскресенье он пригласил меня в гости, потом ещё раз и ещё раз... Для Аля я всегда была хорошим другом, с которым можно поговорить по душам. Но, как бы я ни любила слушать,  мне хотелось куда большего. Я хотела, чтобы Аль хотел меня – так же сильно, как я его... 

Во время съёмок третьего «Крёстного отца» в Риме я поставила Алю ультиматум: или я ухожу, или он женится на мне (ну, или хотя бы хранит верность). Бедный Аль, он ведь никогда не хотел жениться. 

Бедная я – я никак не переставала на этом настаивать. Сейчас мне даже сложно понять, почему я так отчаянно пыталась реализовать свои фантазии, не обращая внимания на достоинства реальности.

Аль ненавидел прощаться и предпочитал исчезать «по-английски». Иногда я просыпалась ночью и находила его на кухне, где он попивал чай с M&M’s или ел попкорн. Он любил простую еду и когда всё просто. И мне это нравилось. 

Я любила его, но моя любовь не делала меня лучше. Жалко признавать, но я не была простой – меня для него всегда было слишком много. Наконец однажды, в тиши кабинета психоаналитика, Аль озвучил то, о чём я уже догадывалась: он не собирается на мне жениться. Напротив, хочет меня бросить. Так он и поступил – ушёл в калифорнийский рассвет, даже не оглянувшись назад, и в тот же день улетел в свой родной Нью-Йорк.

В 1990 году я потеряла отца и Аля. В каком-то смысле смерть отца подготовила меня к расставанию с Алем. Папа пять месяцев жил с опухолью мозга, и за это время я поняла, что любовь – любая – это тяжёлый, но очень благодарный труд. Я наконец поняла, что любовь – это не просто мечты о романтике. 

Как выяснилось, я была готова потерять Аля, но не была готова потерять отца. Его смерть изменила мою жизнь – кардинально. Помню, как он сказал перед смертью: «Я знаю, что весь мир на тот свет с собой не возьмёшь. Я не понимаю, где я и кто я, Дайан, но мне всё же лучше. Мы так поздно понимаем, как важны мелочи! Взять, например, твою мать – я очень люблю её, хоть и не знаю, что придёт ей в голову в следующую секунду».

Мама

Мама любила цитаты, поговорки и мудрые изречения. На кухонной стене у нас всегда красовались маленькие записочки. Например, одно время висела бумажка со словом «ДУМАЙ». 

Мама любила думать. 

Мама любила размышлять и писать о жизни, особенно о том, каково приходится в нашем мире женщинам. О чём она писала? 

О том, каково это – начать учиться, когда тебе уже сорок. Каково вообще учиться чему-то новому. Писала обо всех бездомных кошках, которых приютила за свою жизнь. О своей сестре Марти, которая заболела раком кожи и лишилась большей части носа. О том, как ей страшно стареть. 

На страницах дневника за 1990 год, когда заболел раком мозга папа, она обрушивала потоки ярости на болезнь, пожиравшую её мужа.  Мне показалось, что, заботясь об умирающем муже, она стала любить его немного иначе – так, как любила бы его женщина, которой мама всегда хотела быть. 

В конце мама ухаживала за папой, словно он был одним из её детей – таким же, как Рэнди, Робин, Дорри или я. Но кто мог позаботиться о ней самой, когда она нетвёрдой рукой выводила страшные строки: 

«Июнь 1993. Сегодня узнала, что у меня Альцгеймер. Как страшно». 

С этих слов началась мамина борьба с потерей памяти, продолжавшаяся пятнадцать лет. Мама всегда была самым важным для меня человеком. Я такая, какая я есть, только потому что у меня была такая мама.

Поддержка

Как-то я призналась Уоррену Битти, что боюсь летать. И вот, прямо перед посадкой на рейс до Нью-Йорка, Уоррен взял меня за руку, поднялся со мной на борт и держал мою ладонь в своей, пока самолёт не приземлился. А потом, уже в аэропорту, поцеловал меня, развернулся и улетел обратно в Лос-Анджелес. Я любила Уоррена, особенно за широту его души.

Прозрение

Всё в жизни сводится к семье. Рано или поздно понимаешь, что вся твоя жизнь пройдёт вот с этими или этими людьми. До меня это уже дошло. У меня есть семья – даже две. Или три, если вдуматься. Есть мои сёстры и брат. Есть мои дети. И есть люди, которые всегда со мной. Которые стали мне больше чем просто друзьями. Люди, дома которых всегда для меня открыты.
Вот к чему всё свелось у меня. К людям, которые всегда открывают тебе дверь – даже когда не хотят.

Риск

Помню, как везла папу из больницы и за два квартала до нашего дома он вдруг выпалил: «Дайан, я хочу, чтобы ты знала. Я всегда ненавидел свою работу. Я так жалею, что не путешествовал толком, что не проводил больше времени с вами, не рисковал». 

Именно это слово – «рисковал» – заставило меня задуматься. 

А чем рисковала в своей жизни я? Потом мне вспомнился разговор с Кэтрин Гроди, которая рассказала, что Эстель Парсонс в пятьдесят лет усыновила маленького мальчика. Разве она не слишком старая, чтобы заводить детей?.. Я поняла, что должна что-то поменять в своей жизни. Должна принять решение, которое может принести мне любовь – но не такую, как любовь к мужчине. Я понимала, что, если я решусь на усыновление, мне придётся изменить образ своей жизни, взять на себя куда больше ответственности.

Декстер привезли ко мне домой в плетёной корзинке с двумя ручками. Всё в Декстер меня удивляло и казалось непривычным – и её крошечные ручки и ножки, и её большое круглое личико. Когда педиатр провозгласил, что рефлексы у Декстер в норме, я вздохнула с облегчением – первый тест пройден. Она была внимательной, шустрой и настороженной. В этот момент я поняла, что справлюсь, погладила её по щеке и, глядя в её глаза, улыбнулась. Я смогу. Я вымела всю пыль из своего сердца.

Родство

С Вуди (Вуди Аллен. – Прим. ред.) мы были странной парой – один скрытнее другого. Мы избегали людей, зато любили мучить друг друга, тыкая лицом в наши неудачи. 

Вуди был остёр на язык, так же как и я. Мы расцветали, изобретая друг для друга всё более невероятные эпитеты. Наша тесная связь и сегодня продолжает лежать в основе нашей дружбы и – с моей стороны – любви. 

Я скучаю по Вуди. Его бы наверняка перекосило, если бы он только узнал, насколько мне не безразличен. Но я достаточно умна, чтобы не поднимать эту тему в наших разговорах. Я знаю, что моя привязанность к нему вызывает у него почти что отвращение. Ну а что уж тут поделать? Я до сих пор его люблю.

Справедливость

Доктору Ландау (психоаналитик, лечила Китон в молодости от булимии. – Прим. ред.) диагностировали болезнь Альцгеймера. Когда-то она пыталась убедить меня, что в мире не существует такого понятия, как «справедливость». Я возражала. В жизни у всего должны быть свои причины, она не может быть просто абсурдной смесью противоречий. И вот женщина, которая всю свою жизнь помогала другим справиться с хаосом в голове, вдруг стала жертвой болезни Альцгеймера... 

Эти и другие истории из жизни Дайан Китон читайте в её автобиографии «Кое-что ещё», которая вышла в издательстве АСТ, Редакция Елены Шубиной

фото: GETTYIMAGES