Радио "Стори FM"
Толковый словарь... Александра Адабашьяна

Толковый словарь... Александра Адабашьяна

ГЕНИАЛЬНОСТЬ

У меня есть своя концепция гениальности. Как я для себя определил, гениально – это когда непонятно, как сделано. Вот, допустим, стихи Пушкина. В них нет никаких звучных аллитераций или невероятно блестящих образов, ничего вроде бы особенного. Но почему-то они никого не оставляют равнодушным, ещё раз подтверждая: всё гениальное просто. К гениальности, я считаю, приближается рассказ Бунина «Солнечный удар». Михалков недавно снял по нему фильм, а я участвовал в сценарии. Написан рассказ тоже чрезвычайно просто, без изысков. Но ведь он не отпускал Никиту со студенческих лет! Никита даже переписал его целиком от руки, слово в слово, чтобы понять, в чём магия состоит. Только гениальное постичь невозможно.


ДЕНЬГИ

В 60-е годы о деньгах говорить было как-то не принято. Когда мне предлагали творческую работу, то я выяснял: интересно ли это, какие сроки и – лишь в последнюю очередь – сколько платят. Если оказывалось, что очень интересно, но оплачивается не так уж шикарно – ну и бог с ним! И такой подход во многом остался у меня по сей день. Зато я практически всегда делал только то, что мне нравится. Два-три раза я пытался пойти на компромисс с собой, соглашался на какие-то нудные, но очень в денежном эквиваленте заманчивые заказы. Потом просыпался в мерзком настроении с ощущением того, что предстоит какая-то гадость. И быстро от всего этого отказывался. Такое облегчение испытывал! Никаких денег не надо.

В начале 90-х я считал себя достаточно состоятельным человеком: на сберкнижке у меня лежало тысяч двадцать, в то время как машина стоила пять. И вдруг всё разом сгорело. Это когда включили рыночные механизмы и началась бешеная инфляция. Нам объясняли: нужно громко крикнуть: «Рынок!» – и посыплется манна небесная, а в результате у всех посыпались счета. Правда, оборотистые граждане загодя вкладывали средства в квартиры, в золото. Я же никогда не был ловок в таких делах. Накануне павловской реформы нам с Георгием Данелией и Александром Володиным выплатили деньги за сценарий фильма «Настя». И вдруг в программе «Время» объявляют, что с завтрашнего дня купюры в 50 и 100 рублей не ходят. А гонорар-то нам выдали именно ими! Паника! Мы стали перезваниваться: что делать? Пока совещались, умные люди бежали на вокзальные телеграфы, работавшие до полуночи, и отправляли сами себе переводы опальными деньгами или катались на такси, расплачивались сторублёвками и получали сдачу неприкасаемыми десятками. Но это же надо было мгновенно сообразить! Я уже был готов, что всё у нас превратится в порошок, но государство дало послабление. Тому, кто мог доказать, что это его зарплата, а не вынутая из чулка заначка, разрешили сделать обмен один к одному. И мы ничего не потеряли.


ДИССИДЕНТСТВО

В юности у нас модно было быть слегка диссидентом. Мы фрондёрствовали, поругивали власть. Время провоцировало такие настроения: хрущёвская оттепель, воздух свободы, первые джинсы, «Звёздный билет», рок-н-ролл и, конечно, разные «голоса» по радио. И вдруг под Свердловском наши сбивают американский самолёт-шпион. Об этом кратко было объявлено в новостях. Про пилота ни слова, но наш одноклассник, отец которого работал в ракетных сферах, по страшному секрету сказал нам, что лётчик жив! Вечером мы кинулись ловить «Голос Америки». А там без конца говорили только об этом лётчике – Пауэрсе. Что он никакой не шпион, а метеоролог и так увлёкся какими-то исследованиями, что воздушные течения унесли его на чужие территории. Американцы считали, что он разбился. 

Выступали его друзья, знакомые, соседи, жена, бывшая учительница. Все, всхлипывая, нахваливали, какой он был замечательный, добрый, прекрасный, любил детей. Просто Экзюпери! И погиб ни за что! Трое суток шла эта информационная атака, и, что удивительно, наши не глушили. А в советских СМИ – тишина. Стал подниматься народный гнев: угробили невинного человека! И тут выходит газета «Правда». На первой полосе фотография: этот самый Экзюпери, живой и здоровый, рядом совсем не метео-, а шпионская аппаратура с его самолёта. И напечатано признание Пауэрса: какова была цель полёта, как удалось пройти несколько колец обороны, что именно он снимал. Полное разоблачение! Зато на «Голосе Америки» больше ни звука об инциденте, только музыка, Сева Новгородцев, новости спорта, Мохаммед Али… Как будто вообще ничего не произошло. Мол, вам всё послышалось. После этого мне стало понятно, что за кордоном врут не меньше, а может, и больше, чем у нас. Так навсегда закончилось моё диссидентство.


КОМПЛЕКСЫ

В детстве волосы у меня были тёмно-медного оттенка. Это сейчас быть рыжим модно, а тогда несло некую печать неполноценности. Ну и в школе ко мне сразу приклеилась кличка Рыжий. Я здорово комплексовал. К старшим классам я потемнел, и проблема отпала. А вот комплексов по поводу небольшого роста у меня никогда не было. Может, потому что ни в личной жизни, ни в работе мой рост мне не мешал. Хотя шутки по этому поводу отпускали многие. Как-то у Саши Абдулова была шумная премьера в Доме кино. Народу – прорва, мы с женой в фойе потерялись. Она стояла и растерянно смотрела во все стороны поверх голов. Абдулов спрашивает: «Кого ты выглядываешь?» Она отвечает: «Саню ищу». — «Кто ж его так ищет? Его вот так надо искать». И наклонился, будто грибы в лесу собирает. В другой раз я подвозил Свету Крючкову с мужем после её творческого вечера из «Киноцентра» на Ленинградский вокзал. По дороге остановился у метро купить сигарет. К одному киоску подошёл, к другому, к третьему – нигде моих любимых сигарет нет. Наконец нашёл. Возвращаюсь в машину, а они сидят, хохочут. «Чего случилось?» – спрашиваю. Оказывается, Саша, Светкин муж, сказал: «Смотри, бегает от ларька к ларьку. Ему нигде не продают: мал ещё!»


ЛОГИКА

Мужчина и женщина существуют на разных волнах, их «настройки» не совпадают. Такова природа. Отсюда и разница в логике. Смотрел я недавно старый советский фильм, не помню названия, на производственную тему. Главный герой – инженер-металлург – был насквозь положительным. И вдруг у него завязывается роман с девушкой-технологом. У них возник общий прогрессивный взгляд на процесс литья, и это вылилось в личную симпатию. Отношения с женой, естественно, портятся: она в литье ни бум-бум и вызывает у него раздражение. Как-то после работы он сидел в гостиной, просматривал газету, а жена, собирая на стол, без конца ходила на кухню и обратно. Он не выдержал: «Зачем ты столько времени тратишь?! Я тут записал: ты восемь раз пробежала туда-сюда с одной тарелкой, одной чашкой в руках! Неужели нельзя было всё сразу сложить на поднос и принести?» Она отвечает: «Ты стал мало бывать дома, а на стене висит зеркало, и я просто лишний раз хотела посмотреть на тебя в отражении, поэтому и бегала». Вот это – наглядный пример главной разницы между мужской и женской логикой. В основе действий жены – совершенно иррациональные мотивы, и, наоборот, абсолютно рациональный подход у мужа, но сопряжённый с эмоциональной глухотой. У женщин же суждения или поступки всегда базируются на эмоциональных причинах.


САМООЦЕНКА

Я человек средних способностей. Это не скромность, это реализм – есть с кем сравнивать. Хотя, бывает, нарисуешь картинку или сочинишь что-нибудь и начинаешь подумывать о себе что-то этакое. Мол, «ай да сукин сын!» Я тогда себе говорю: «Ну-ка, возьми с полочки любую книгу: Чехова, Толстого, Шиллера. Или альбом художественный полистай». Прочтёшь три-четыре страницы, посмотришь репродукции и сразу успокаиваешься. Масштаб-то чувствуется! Можно выиграть первое место с результатом 4,5 метра в соревнованиях по прыжкам в длину при ЖЭКе и загордиться невероятно. Но вспомнишь, что на олимпиадах уже сигают под 9 метров, и всё становится на свои места.

Завышенная самооценка – штука опасная. Я видел большое количество киношников, погибших из-за этого в творческом смысле. Им казалось, что всё, от них исходящее, – Божий промысел. Как-то давно я невольно наблюдал за одним известным режиссёром, мы вместе были в гостях. Назавтра у него должна была быть встреча с директором «Мосфильма» по поводу запуска картины. Звонит он на студию. Секретарша говорит: «Директор ещё в Госкино, задерживается». Режиссёр делает вывод: «Всё ясно! Совещаются по моему сценарию». Набирает Госкино. Ему отвечают: «Совещание только что закончилось. Директор уехал к себе, министр – в ЦК». «Ага, – сообщает режиссёр гостям, – теперь, значит, меня в ЦК обсуждать будут!» То есть он был абсолютно уверен, что всё руководство кинематографии СССР только его сценарием и занимается, а министр даже решил представить эту «глыбу» в ЦК. Столкновение с реальностью кончилось плачевно: фильм вышел и был откровенно слабым. Но режиссёр этого не замечал. Он считал критику в свой адрес завистью и некомпетентностью. Страшная вещь – перекос самооценки.


СЛУЧАЙ

Я не мистик, нет. Совершенно. И до конца не знаю, что было в моей жизни судьбой, а что случайностью. Но судьбоносных событий было достаточно. Да вот хотя бы начать с кино. С Никитой Михалковым мы общались ещё со школы. Потом я поступил в Суриковский институт, Никита – в Щепкинское театральное училище. А когда Никита стал делать свою первую курсовую работу, он позвал меня в качестве декоратора. Писать сценарии я начал с Адроном Кончаловским: он предложил помочь ему с одним сценарием, хотя до этого я никогда ничего не писал. А актёром стал, снявшись в фильме «Свой среди чужих», просто потому, что не было актёра на крохотный эпизод... Уже не говорю о том, что по меньшей мере раза три должен был умереть. А случайности вытащили, оставили…

Мне было четыре года. И у меня нашли чахотку. А тогда чахотка не лечилась. Считалось, что только юг, к примеру, Крым, этот климат хоть как-то мог продлить существование. Меня тогда много таскали по врачам. Я был маленький, рыжий, общительный. Врачей не боялся. И они меня любили. В общем, отец уже начал суетиться, чтобы меня отправили в крымский санаторий для чахоточных. Но тут неожиданно врач Купцова стала собирать первую группу детей, на которых решили провести эксперимент, – это сразу после свинок и обезьянок. Включили в группу и меня. Мы спали на холодной террасе, нас заматывали в коровьи шкуры. С родителями общались редко, режим был как в концлагере. Но спустя шесть месяцев у меня всё зарубцевалось. Окончательно. А уже много позже выяснилось, что влажный южный климат просто убийствен для чахоточников.

Потом был ещё смешнее случай. После лечения зуба у меня вылезла лимфатическая железа, опухоль такая. Врачи посмотрели и рекомендовали: «Имеете отношение к кино? Пристройтесь к какой-нибудь киногруппе, которая снимает на юге. Вам надо бы погреться на солнышке». Я быстро нашёл один симпатичный вариант. Но тут позвонили из поликлиники: «Приезжайте, у нас будет консультант, молодое светило с Каширки». Поехал. Доктор осмотрел меня и настоял, чтобы я ещё раз ему показался уже непосредственно на Каширке. Скрепя сердце, поехал и туда. А там, в клинике, народу туча. Решил для себя: посижу для проформы минут десять и… свалю. Сижу. Вдруг из кабинета высовывается рыжая морда и меня вызывает. Захожу и вижу: знакомая моя стародавняя Инка, из детской компании. 

Обнялись, расцеловались, стали вспоминать друзей. А она по ходу дела листает мою карту. Потом замечаю: она перестаёт меня слушать, лицо мрачнеет. «Что тебе делали, что рекомендовали?» После моих ответов она грязно выругалась, схватила меня за руку и принялась гонять по всем врачебным кабинетам. Я ничего не понимаю: «Что-то серьёзное?» Отвечает: «Не парься…» В общем, если коротко, вырезали мне опухоль, и потом шесть лет я сидел на химиотерапии. Одно понятно: не окажись Инки, не досидел бы, ушёл, поехал в Ялту и лежал бы давно на Ваганьковском кладбище рядом с папой, все бы говорили: такой молодой, такой многообещающий, а вот ранняя смерть…

Дальше идём. Мы с Сергеем Соловьёвым работали в Колумбии над фильмом «Избранные». И там у меня начался перитонит. По всем раскладам должен был загнуться! Когда начались боли, повезли меня в самую дорогую тамошнюю клинику, но оттуда быстро выпихнули, типа, само рассосётся. А живот болит и болит! На следующий день снова сунулся в клинику, но уже с переводчицей и первым секретарём посольства. Сделали мне врачи рентген. И пошли куда-то со снимками. А первый секретарь тоже надел белый халат, шапочку и – вслед за ними. Потом он мне рассказал. Разглядывают врачи снимки и мило переговариваются: мол, всё нормально. А тут мимо идёт ещё один доктор, заглядывает нашему секретарю через плечо и походя замечает: «Резать надо, иначе помрёт!» И уходит… И тут уже первый секретарь спикировал на колумбийских врачевателей. В результате меня оперировал главный хирург клиники. Выкарабкался. Как видите, чисто случайно…


СТЫД

Бывает стыд сиюминутный, проходящий. А бывает – мучительный и навсегда… Я знаю, что это такое. Премьеру фильма «Раба любви» мы собрались отметить в ресторане Дома кино. Решили снять сразу целый зал и пригласить всю-всю съёмочную группу вместе с жёнами, мужьями. Немыслимая для 1976 года роскошь! Скидывались на банкет постановщики: режиссёр, художники, оператор, звукорежиссёр… Деньги было поручено собрать мне. Получилась очень приличная сумма, которая не влезала ни в какой бумажник. Поэтому весь ворох купюр я пристроил у себя за пазухой, под пальто. Нам с Михалковым оставалось доехать до ресторана и внести аванс. По пути Никита тормознул у своего дома, поднялся наверх, а я остался ждать внизу. Жил он тогда напротив костёла на Малой Грузинской, где и Высоцкий. В подвале их дома часто устраивались выставки Горкома графиков. Картины были смелые, поэтому туда всегда стояла очередь. 

И вот из неё меня вдруг окликнул мой бывший сокурсник по «Строгановке». Разговорились, а потом он сказал: «Раз ты в кино, у тебя с деньгами, наверное, получше. Не можешь мне 50 рублей одолжить? Квартиру снимаю, заплатить нечем». Я говорю: «У меня сейчас с собой ни копейки. Диктуй телефон – созвонимся, и я тебе дам». Полез в пиджак за ручкой, и тут у меня из-под пальто прямо в осеннюю жижу вываливается тысячи три. Немая сцена. Потом я долго, под брезгливые взгляды очереди ползал у него в ногах, собирал грязные купюры, комкая, распихивал их по карманам и лепетал каким-то чужим, противным голосом: «Понимаешь, это не мои, это общественные, на банкет…» Хотя было ясно: все слова бесполезны, я уже ничего не смогу этому человеку объяснить… Мы потом виделись, даже общались. Но то ощущение душераздирающего стыда меня не отпускало и не отпускает до сих пор. Не дай бог никому! 

Я даже как-то поделился этой историей с Михаилом Александровичем Ульяновым. И он сказал, что тоже пережил подобное. В конце 70-х Ульянов договорился в московском гастрономе, чтобы ему отпускали дефицит. У него на родине – в Сибири – с продуктами было совсем плохо, и он передавал родным посылки самолётом. И вот однажды он выносил со служебного входа 10-килограммовую упаковку сливочного масла, а следом шёл грузчик, помогая донести до машины коробку с колбасой. В этот момент в магазине выбросили кур, и на улице образовалась давка. Ульянов рассказывал, что старался повернуться к толпе спиной, надвинул кепку, но когда вставил в багажник коробку с торчащими во все стороны «стволами» колбасы, его узнали: «Ульянов! Смотрите! Ульянов! Маршал Жуков!» Оправдываться – «Товарищи, это я не себе!» – было невозможно. Весь красный, он сел в машину и уехал. Говорил, что стыд этот не отпускал его ещё очень долго.


УЖАС

Испуг, боязнь, страх у любого бывает довольно часто. Но настоящий ужас – это, что называется, «штучный товар». Однажды мне довелось узнать, что это такое. В армии я служил в ракетных войсках стратегического назначения под Пермью. Хоть мы и были узкой технической специализации, но общевойсковые тренировки никто не отменял. Тревоги, как водится, объявлялись по ночам. А время было очень беспокойное: только-только закончился Карибский кризис. Ракеты у нас стояли наведённые, атомные бомбы к ним были много сокрушительнее, чем в Хиросиме. Свою задачу мы знали чётко: по команде дать два залпа. Снаряд до США летит 28 минут. Наш пуск противная сторона засекает мгновенно и тут же делает ответный удар. Но мы успеваем ахнуть ещё раз. На политзанятиях бойцы спрашивали: «А что с нами будет потом?» Ответ звучал так: «Вы поступите в резерв главного командования». «В порошкообразном виде», – шутили мы. Поэтому каждую тревогу в голове сидело: а вдруг и, правда, началось?

И вот как-то ночью нас опять подняли. В этот раз всё проходило особенно нервно. Как потом выяснилось, была дивизионная проверка, но солдаты этого не знали. Раздалась команда «Газы!», чего раньше никогда не было. Мы натянули противогазы, бежим. Тьма кромешная, да ещё и стёкла в миг запотели, ничего не видно, только сопение и топот вокруг. И тут я куда-то полетел и повис в невесомости – опоры под ногами нет, всё колышется. Взвод мой убежал вперёд, наступила полная тишина. Противогаз снять страшно: вдруг отрава в воздухе? Стал барахтаться – чувствую вокруг верёвки, будто я в силках. Ну, думаю, наверное, янки накрыли нас атомным ударом, и это мои предсмертные галлюцинации. Чудовищный ужас охватил меня! И тут я всё-таки сорвал с себя противогаз. Оказалось, что на нашем пути на плацу стояли ворота для ручного мяча. Сослепу я впаялся прямо в них. Ворота упали, я вместе с ними и повис над землёй, как в гамаке, запутавшись в сетке. Когда я увидел над собой небо, мне полегчало. Но ужаса, равного по силе ужасу тех секунд, я не испытывал больше никогда в жизни. Чего и всем желаю.


ЭЙФОРИЯ

Помню, как девятиклассником я ощутил сильнейшую эйфорию. Это произошло, когда Гагарин слетал в космос. Состояние души было непередаваемым! Что творилось! Народ вывалил на улицу, как в День Победы. Эйфория была всеобщей! Когда стало известно, что 14 апреля первый в мире космонавт будет выступать с трибун Мавзолея, каждый мечтал увидеть героя своими глазами. В школе ученикам запретили ехать туда, боясь давки, но нас было не остановить. Старшеклассники собрались вместе и чесанули в центр. Мы шли пешком по проспекту Мира среди таких же самостийных колонн. По рядам нашей был пущен чей-то берет – туда кидали мелочь. С собранными деньгами меня и ещё двоих ребят отправили на такси в «Детский мир». Там мы должны были купить всё для транспарантов и быстро нарисовать их. 

В «Детском мире» творилось настоящее «взятие Зимнего»: дети и взрослые сметали красные флажки, шары, бумажные цветы и направлялись с ними к Кремлю. Мы спросили у продавцов: «А что нужно для транспарантов?» И нам посоветовали: «Купите картон, детские сачки, гуашь. Прибейте сачки к картону и пишите!» С готовыми плакатами «Слава Гагарину!» мы выбежали на улицу. И сразу попали в густую толпу радостных, улыбающихся людей. В едином порыве, волной все медленно продвигались к Красной площади, но… так туда и не протырились. Вокруг всё уже было запружено, и милицейские посты заворачивали всех ещё у Исторического музея. Зато выступление Гагарина по трансляции, специально очень громкой, мы слышали и аплодировали, и кричали: «Ура!» Вскоре над нами полетели вертолёты, и с них стали разбрасывать листовки с портретом Юрия Гагарина. Одну я успел поймать. По сей день она висит в рамочке в моём кабинете.

Автор: Мария Сперанская

фото: LEGION-MEDIA