Калейдоскоп

Автор: Ираклий Квирикадзе

Ираклий Квирикадзе рассказывает о Чулпан Хаматовой, о её друзьях, о лохматой таджикской собаке и объясняет, почему с неба упал бык

Всё началось в Берлине, где мы встретились случайно на перроне станции метро «Зоологический сад». Мы – это Бахтияр Худойназаров и я, Ираклий Квирикадзе. Он – режиссёр, я – сценарист. Он познакомил меня с продюсером Карлом Баумгартнером, полушвейцарцем-полуитальянцем. Баумгартнер видел фильм «Время танцора», где Чулпан Хаматова впервые появилась на экране, и влюбился в неё и её талант. Он носил в кармане пиджака портрет актрисы (тогда мне неизвестной), вырванный из какого-то немецкого киножурнала. Баумгартнер размахивал этим портретом и кричал, захлёбываясь густым сигарным дымом: «Ираклий, сочини простую недорогую историю, где эта девочка сыграет главную роль!» 

О Баумгартнере я знал, что он известный продюсер и великий авантюрист. В тот год с ним случилась большая беда. Он сфинансировал фильм «Андерграунд» режиссёра Эмира Кустурицы. Фильм получил «Золотую пальмовую ветвь» на фестивале в Каннах, но провалился в кинопрокате. Такое бывает. На сеансах залы были пусты. В одном таком пустом кинотеатре, куда он привёл Бахтияра и меня, постоянно курящий доминиканские сигары Карл Баумгартнер показал то странное девичье лицо, вырванное из журнала. Я прочёл: «Чулпан Хаматова в фильме «Страна глухих» Валерия Тодоровского, 1998 год». В зале сидело человек семь, на экране бессмысленно крутился замечательный «Андерграунд», а Карл Баумгартнер кричал: «Я ограблю швейцарский банк, меня обожают старые итальянские аристократки, одолжу их бриллиантовые диадемы, заложу в ломбард, но деньги на фильм достану (сигаретный дым вырывается из ноздрей, ушей, глаз), только придумай что-нибудь очень необычное!»

Карл Баумгартнер боготворил Эмира Кустурицу, хоть потерял на «Андерграунде» три миллиона личных долларов. Объяснить провал было нетрудно. Фильм о войне в Югославии, а мир каждый день смотрел по телевизору эту самую войну. Великий режиссёр снял великий фильм, зритель сказал: «Не хочу». Но мы не об «Андерграунде», а о «Лунном папе». 

Я начал писать сценарий. В Таджикистане никогда не был. По географии в школе имел тройку, более-менее знал Казахстан, снимал там фильм «Возвращение Ольмеса», и Узбекистан (Ташкентский кинофестиваль и друг Алик Хамраев – классик среднеазиатского кино). Не писалось, я двигался в тумане, щупал пустоту. Утром кто-то позвонил в дверь, я открываю её, Баумгартнер протягивает фотографию Хаматовой и говорит: «В офисе нашли, сделали копии, возьми. Федерико Феллини говорил мне – когда пишу сценарий, обязательно должен смотреть в глаза герою. – Вручил фотографию и исчез. – Не буду мешать».

Я поставил Чулпан на свой письменный стол. Смотрел ей в глаза, она улыбалась, как бы спрашивала: о чём пишем? Живя в Берлине, я имел грант немецкой академии искусств. Написание сценария оправдывало мою вечную лень, бездеятельность, большущую квартиру на Аденауэр-плац, выделенную академией, и траты на стипендиата. В Берлине 90-х была замечательная энергетика. Здесь жило много хороших людей: Андрей Битов, Гия Канчелия, Отар Иоселиани, Бахтияр Худойназаров, Сергей Бодров-старший, Валерий Огородников. Я перебирал в голове десятки сюжетов. Искал их в старых записных книжках, не подходил к телефону, зная, что звонят или режиссёр, или продюсер, или оба, один держит бейсбольную биту, другой – отточенный бухарский нож. Я видел этот нож в руках Бахтияра, когда он готовил в моей академической квартире фантастический таджикский плов. Он готовился по любому поводу, лишь бы собрать друзей за одним столом, смеяться, есть, пить, говорить о чём-то занимательном, например, как могла полуслепая Фаина Каплан стрелять во Владимира Ильича Ленина и попасть.

Сценарий не писался. Но вот мистика… 

Я брожу по вечернему Берлину. На перекрёстке, где аккуратные немцы ждут, когда красный свет переключится на зелёный, вижу девушку, чья фотография стоит на моём письменном столе, и по совету Федерико Феллини смотрю на неё утром, в полдень и вечером. Я подбираюсь к ней, загорается зелёный свет, я иду за предполагаемой Чулпан Хаматовой, хочу окликнуть, но смущаюсь – а вдруг это не она? Долго иду. Девушка встречает мужчину. Кажется, это танцор Берлинского балета. Слышу их русскую речь. Они заходят в небольшой тайский ресторан со львами у входа, захожу и я и натыкаюсь на Луку Месхи, моего дальнего тбилисского родственника. Он студент-микробиолог, месяц как живёт в Берлине. За соседний столик садятся те двое. Слышу, как танцор зовёт её Чулпан. Лука рад встрече со мной, берёт бутылку вина, ещё бутылку, и мы быстро, очень быстро пьянеем, громко говорим по-грузински. Лука начинает рассказывать мне историю. И я понимаю – вот тема сценария. Это фантастика! Месяц в голове моей пустота. Сейчас в трёх шагах от меня сидит героиня истории, не зная, что я слушаю сюжет будущего фильма, который очень скоро прославит её, Бахтияра и чуть-чуть меня. Я не скромничаю, говоря «чуть-чуть», потому что это действительно так. Зритель знает актёров, знает режиссёра, на этом счёт обрывается. 

Лука Месхи уверял меня, что он помнит все девять месяцев, проведённых в материнском чреве. Слушая Луку, я одним глазом поглядывал на девушку, сидящую за соседним столом. Я всё больше и больше входил во вкус рассказа. Пьянея от кислого новозеландского вина, мне хотелось спросить: «Лука, врёшь же?» И я спросил. Удивила невозмутимость, с какой мой дальний родственник продолжал рассказывать эту невероятную историю. 

 

Чулпан и танцор встали, улыбаясь, спросили: «Вы говорите по-грузински?» Мы подтвердили. Они ушли, оставив на своём столе капли для глаз. Я положил их в карман. Домой вернулся с названием будущего фильма – «Лунный папа». Сел за стол и написал первую страницу:

«Лаура была шестнадцатилетней дурочкой и не собиралась становиться моей мамой. Однажды ночью она уколола палец об острый шип дикой розы. Лаура возвращалась с концерта артистов, приехавших в нашу деревню Лио. Концерт понравился ей. Возвращаясь домой, она брела в темноте и насвистывала песню из репертуара сестёр Ишхнели. Решив сократить путь к дому, Лаура пошла пустырём, заросшим кустами диких роз. Кто-то, кто через полчаса станет моим папой, подошёл к ней и назвался актёром той заезжей театральной труппы. Дальше они пошли вместе и свистели уже дуэтом. Потом упали в траву. Выглянула из-под облаков луна. Быстро сделав Лауру моей будущей мамой, актёр встал с мятых ночных трав и исчез. Исчез навсегда, «словно растворился в лунном свете», скажет потом Лаура. И никто – ни мама, ни мой дедушка Иосиф, деревенский милиционер, ни бабушка Наталья, – никто никогда не узнал кто он. Дедушка, бабушка, мама девять месяцев ездили в Кутаиси, Поти, Анару, Боржоми – в города, где есть театры, – высматривали, выслеживали актёров-мужчин, пытаясь определить, кто шёл за мамой Лаурой в ту лунную ночь по пустырю, заросшему дикими розами. Дедушка был строг. Он носил в кармане револьвер. Бабушка хотели лишь мужа для дочери, маме же нравились театры, сцены, бархатные занавесы, мраморные колонны, буфеты, пирожные, лимонад и, конечно же, наряды, причёски, голоса актёров. Каждый понравившийся актёр казался ей тем самым таинственным лунным незнакомцем. «Это он», –  шептала мама. Дедушка Иосиф тут же выхватывал револьвер и лез на сцену, гоняясь за перепуганными до смерти актёрами. После громких разбирательств выяснялось, что ни один из них никогда не был в окрестностях нашей деревни Лио. У дедушки был мотоцикл с коляской, на нём мои родственники совершали набеги на театры в близких и далёких городах»

… Эту первую страницу сценария я прочитал Карлу Баумгартнеру и Бахтияру Худойназарову. Она, собственно, и решила проблему, что мы пишем и что мы будем снимать в ближайшем будущем. Легко поменяв географию – Грузию на Таджикистан, мы пустились в путешествие по пыльным среднеазиатским дорогам, обгоняя караваны двугорбых верблюдов… Баумгартнер с каждым прочтением новых сцен сценария всё больше светлел лицом. Я сказал, что видел Чулпан Хаматову в Берлине в тайском ресторане с русским танцором. Бахтияр Худойназаров встретился с Чулпан. Вернувшись с этой загадочной встречи, он сказал: «Она гениальна. Но я боюсь её… Она чересчур гениальна». Что значит быть чересчур гениальной, он не смог объяснить. Повторял: я её боюсь, я её боюсь. 

Баумгартнер нашёл японских и арабских инвесторов. Будучи очень богатыми, они были и очень осторожными, и, что скрывать, очень жадными. Они не знали, кто такая Чулпан Хаматова (тогда не знали), и требовали от Бахтияра посмотреть японских и арабских красоток. Чуть не со слезами я провожал друга в далёкий вояж осмотреть, пощупать, оценить таланты японских, особенно арабских, нимфеток. Знал бы мой родственник Лука Месхи, что рассказанный им пьяный бред станет серьёзным международным проектом. 

Вот послушайте! 

«Лаура Месхи влюбляется в Гизо Глонти, санитара машины «скорой помощи». Они целовались в тех самых розовых кустах на пустыре, где её повалил лунный незнакомец. Беременная Лаура была счастлива. Через две недели сыграли свадьбу. Вся деревня Лио три дня кутила, веселилась, а потом случилось то, во что никто не верил, когда им рассказывали… Утром рано Иосиф, Лаура и Гизо поехали в районный центр расписаться, о чём почему-то все забыли. Мотоцикл только выехал за деревню, как Лаура попросила папу Иосифа остановиться, и побежала к кустам. Гизо за ней. «Ты что, девочка? Тебе нехорошо?» – «Успокойся у меня свои проблемы, живот…» Карл вернулся к мотоциклу, стал тихо о чём-то говорить с Иосифом, тот отвечал ему, и оба смеялись… Неожиданно со страшным рёвом с неба упал бык. Он расплющил мотоцикл, Иосифа и Карла. Когда к ним подбежала Лаура, она увидела только громадную тушу чёрного быка, горячую кровь, стекающую с бычьих ноздрей, и чьи-то ноги – то ли отца, то ли возлюбленного, которые виднелись из-под туши. В эту фантастическую смерть никто не хотел верить. В шесть утра у выезда из деревни Лио с неба свалился бык? Бык с неба? Разве что Зевс (которого греки изображают в виде быка) покончил жизнь самоубийством… Но при чём тут папа Иосиф и Карл? 

"Лунный папа" снимался в конце 90-х годов. Интернет уже начал завоевывать человечество, но это были первые шаги победителя. Сейчас, когда я пишу «Калейдоскоп», в котором рассказываю о режиссёре Бахтияре Худойназарове, о продюсере Карле Баумгартнере, о Чулпан Хаматовой (она – главная героиня), в окне – ночь 5 июня 2016 года, воскресенье. Я за городом, утром должен сдавать текст Лене Кузьменко, главному редактору журналу STORY, льёт жуткий ливень, я не пользуюсь Интернетом (на свою беду), и множество листов, скопированных с газет и журналов, о Чулпан (любимой очень многими и мной) потонули в водопаде, залившем дачный почтовый ящик, с которого содрана крышка. Кто содрал? Не знаю. Листы как каша, сушу их на полу, на диване, что различаю – вписываю в мой «Калейдоскоп». Извиняюсь, что не знаю первоисточника. Вот, например, «Правила жизни» Чулпан Хаматовой:

«В моей большой татарской семье и моим родителям было очень больно, когда я решила тать артисткой. Для них это был неизведанный мир, страшный. Артистка – проститутка, точка. Я даже не знаю, когда они смирились. Надо будет спросить».

«Способна ли я ненавидеть? Люди делятся на тех, которых ты можешь оправдать, и на тех, чьи поступки ты никогда не оправдаешь, потому что эти люди – другие во всём. У них другое представление о добре и зле. У них другая линза в глазу, другая ушная раковина. Я не могу их ненавидеть, как не могу ненавидеть волка, черепаху или змею».

«Моё отношение к смерти очень изменилось за последние годы. Я легко могу принять собственную смерть. Это несложно. Сложно кого-то терять».

«Я мечтаю, чтобы у меня хватило мудрости каждое мгновение помнить, что я жива и что вокруг меня – жизнь. Мне кажется, это и есть счастье».

«Я приняла православие, когда мне было четырнадцать. У меня была серьёзнейшая травма позвоночника, была угроза, что не смогу ходить. Моя подруга взяла меня за руку и повела меня в церковь. Она верила в чудесное исцеление. Но чуда не произошло. И пришлось долго-долго лежать в больнице. Дальше этого моё внедрение в православие не простирается. Но я очень радуюсь людям, которые погружены по-настоящему и могут находить ответы на мучающие их вопросы».

Бахтияр Худойназаров вернулся с азиатского «кастинга», неся чемодан фотографий юных красоток. У «Лунного папы» уже появилась своя комната в баумгартнерском офисе. Я словно Иосиф Виссарионович – тот, который был вождём мирового пролетариата, но при этом имел тайную страсть вырывать из журнала «Огонёк» фотографии молоденьких спортсменок (обожал дискоболку Нину Думбадзе) и прикреплять их кнопками на стене своей спальни над кроватью, – точно так же на стену офиса я прикалывал узкоглазых японских бабочек, смуглых арабских лошадок, были и испанские девочки, типа «Кармен с сигаретной фабрики» и французские невинные школьницы в беленьких носочках (Бахтияр заехал в Барселону и Париж, перевыполнив план кастинговой операции «Даёшь нимфетку!»). Я, заполнив всю стену девочками из чемодана, среди них поместил девушку с чёлкой, родившуюся в 1975 году в городе Казани, родители которой считали, что актриса – проститутка. 

По приезду режиссёра Худойназарова случилась обязательная импровизированная вечеринка. В офисе собралось много хороших людей, в том числе Эмир Кустурица, заехавший в Берлин по своим делам и попавший в дружеские объятия человека, которому он основательно продырявил карман (не со зла, конечно). Это он, Кустурица, предложил ставить звёздочки под понравившейся фотографией. Эмир долго рассматривал Чулпан Хаматову, отошёл, поставил звёздочку одной из арабской лошадок и французской полногубой школьнице. Вернулся к Чулпан и нарисовал три, четыре, пять, шесть звёзд. Надо было бы ещё и приписать: «Гениальна, чересчур гениальна». Так или иначе эта забава очень подействовала на японских и арабских инвесторов. Они вышли из проекта! Баумгартнер выдул дым своей вечной сигары и сказал: «Что эти говнюки понимают в кино… Они такие же продюсеры, как я маршал Будённый!» Нелепое заявление пусть не удивляет читателя, он произносил его не раз, думал снять фильм о Семёне Михайловиче Будённом. Откуда швейцаро-итальянец узнал о советском маршале – теперь выяснить невозможно, так как Карл Баумгартнер ушёл из жизни лет шесть назад – рак. А Бахтияр, с которым они были не разлей вода, умер 21 апреля 2015 года в берлинском госпитале, тоже от болезни на букву Р. Ему было сорок девять лет. Это очень грустно. Будет возможность выпить за них и всех рано ушедших – выпьем!

Что сделал Баумгартнер, когда ушли большие японско-арабские деньги? Заложил свой швейцарский дом, растряс немецкие кинофонды, может быть, целуя какую-нибудь старую итальянскую аристократку, похитил её бриллиантовую диадему – не знаю. Но мы оказались в Таджикистане. Из окна моего гостиничного номера я следил за Чулпан Хаматовой. Одетая в таджикское полосатое платьице, она бегала по двору с таджикскими девочками, взятыми для массовки, и ничем не отличалась от них. Смеялась, кричала, вымазалась в глине, ночью шёл дождь, девочки заплели ей косички – крысиные хвостики. 

Чулпан Хаматова:

«Я очень горжусь своим фильмом «Лунный папа». Я пристрастна, но очевидно, что с экрана прёт что-то замечательное. Мы снимали целый год. Теперь я понимаю, что означает выражение: «Люди в связке». 

«Кино –  это сиюсекундная история. И меня именно это безумно завораживает. В кино больше риска, но и накал ощущений сильнее. Может быть, это жестоко прозвучит, но пусть даже после съёмочного дня окажется, что неправильно поставили свет и нужно всё переснимать, но была ТА секунда – отработанная до конца, были ТЕ ощущения, которые перерождают в первую очередь меня саму. А в театре всегда есть лазейка: ничего, в следующий раз сыграю на максимуме…»

«Мне ужасно нравятся красивые женщины – и пусть она будет тупица. И красивые мужчины тоже нравятся, если даже полные дураки».

«В мужской природе любить только себя. Прерогатива женщины – любить другого человека больше, чем себя. Потому, наверное, что мы рожаем детей. А вы нет. От этого все наши различия и противоречия».

Актёры были подобраны идеально. Тут были таджики, тут был немец Мориц Бляйбтроп (теперь мировая звезда, обладатель «Оскара»). Надев таджикский халат, он стал «контуженным» на афганской войне братом Чулпан Хаматовой.  Знаменитый сегодня Мераб Нинидзе («Бумажный солдат»), Николай Фоменко в роли лётчика, сбросившего с неба быка – быка, который изменит всю жизнь героини. Долго искали провинциальный таджикский город, где происходят главные события. Казалось, какая проблема? Вдруг Бахтияр говорит: «Мы сами построим наш город. Я увидел такую фантастическую натуру, не только пустыню, песок, но и водные пространства, мы построим город на воде – азиатскую Венецию!»

Баумгартнер, услышав эти слова, поперхнулся, окутал себя сигарным облаком – традиционная его дымовая завеса от кошмара и ужаса, –  закричал: «Азиатская Венеция, объясните!»

Бахтияр под два метра ростом стал минут на пятнадцать императором Петром Первым, нет, фараоном Хеопсом: «Мы построим город на берегу старого таджикского водохранилища. Домов шестьдесят – семьдесят, настоящий, с каменными балконами на все четыре стороны. В городе столовая, где официанткой работает Чулпан, её брат таскает лёд для морозильника и видит во льду замёрзшую рыбу, которая моргает глазом, –  так написал Ираклий! – рыба моргает глазом! Построим маяк, в котором ночью прожектора горят и крутятся. Причал, от которого отплывает плот, в котором Чулпан уплывает, изгнанная жителями городка. Карл, ты же читал сценарий? Твоя любимая Хаматова влюблена в эту сцену «Изгнание героини из города». 

В мгновение Карл Баумгартнер оказался на подоконнике гостиничного номера (он бывший профессиональный футболист), глянул вниз, понял, что до земли пять этажей, и вновь закричал: «Кустурица – серб, сербы не любят итальянцев, не любят швейцарцев, меня он не любит вдвойне… Съел три моих бюджета. Эти японцы и шейховые племяннички, хотевшие пристроить в фильм своих пятнадцатилетних губососок… Слава богу, я отделался от них… Но ты, таджик, почему толкаешь меня на самоубийство?! Какие семьдесят домов? Какой маяк? Какая рыба с мигающими глазами? Сейчас выброшусь из окна, буду лежать на таджикской земле и мигать глазами! И в гробу буду мигать!»

Бахтияр, зная характер своего старшего друга, сказал спокойно: «Каменщики, плотники, кровельщики, стекольщики в Таджикистане стоят доллар в день. За десять тысяч мы построим настоящий город на воде, будем там жить, там и снимать».

С ближних и дальних аулов пришли рабочие люди. За месяц на склоне старого водохранилища построили семьдесят домов. Строили вручную. Рыли каналы. На лодках можно было плыть от дома к дому… Баумгартнеру понравилось платить по доллару. Он даже построил будку аэродрома, взлётную полосу, куда приземлялся самолёт, «кукурузник», с лётчиком Булочкиным. Чулпан перевоплотилась в абсолютную деревенщину, замарашку. Аульские девочки шептали ей свои секреты. Её саму «клеили» к местному зооветеринару, готовому дать за неё двадцать баранов и корову. Никто из местных не воспринимал её как приезжую знаменитость. За ней по пятам ходила лохматая большущая пыльная клыкастая собака. Когда Бахтик с ней репетировал (с Чулпан, а не с собакой), подростки сидели тихо в углу, человек восемь – одиннадцать, и ждали, когда кончится вся эта ерунда и отпустят их любимицу и можно будет бежать назад на улицу. 

Несколько раз она уезжала в Москву, в театр, на спектакль. Подростки и лохматая собака, собираясь во дворе гостиницы, молча ждали её. 

Чулпан возвращалась из Москвы гранд-дамой, переодевалась в свои съёмочные наряды, превращалась в «пацанку», кубарем катилась с пыльного склона со своими «фанатами». Счастью не было предела. Чулпановскому счастью, собачьему счастью, счастью детей-подростков. Только зооветеринар ходил с тоскливыми глазами, предлагал уже сорок баранов и полторы коровы. 

Начались съёмки. Бахтияр – фокусник и маг. Он придумывает страннейшие мизансцены, многоплановые переходы, где кинокамера то следует за актёрами, то бросает их, увлёкшись разглядыванием верблюда, потом вновь догоняет актёров, которые садятся на паром (изгнанная из городка Чулпан Хаматова) и уплывают, теряясь в тумане… Съёмки набирают силу. Всем командует Бахтияр. Становится понятным, почему он построил «свою Венецию». Чулпан и все актёры, подхваченные энергией режиссёра, играют бесподобно…

Мне надо уезжать в Лос-Анджелес. Я писал там сценарий для Джулии Робертсон – не путать с Джулией Робертс, голливудской звездой. Вдова канадского бизнесмена, сама режиссёр-документалист, пожелала снять игровое кино и заказала мне сценарий. И вот сижу в Лос-Анджелесе, на берегу океана, пишу. Ночью звонят Бахтияр и Чулпан. «Ираклий, тут утро, садимся в автобус, едем к водохранилищу, снимаем сцену, ту, где Чулпан признаётся отцу, что она беременна. Ни тебе, ни мне, ни Чулпан она никогда не нравилась. Может, придумаешь что-то более интересное, а?»

Чулпан берёт трубку: «Ираклий, помнишь, ты рассказывал про своего дедушку… » – Телефон замолчал. Ночь. Я сижу, жду звонка. Душно, в окне – пятиметровые океанские волны.

В телефоне ожил голос Чулпан: «Вот эту историю… Думаю, она ляжет на разговор о моей беременности… Бахтияр отошёл, просил сказать, что надо написать прямо сейчас, пока мы доедем до водохранилища, минут за сорок, да, Ираклий?» – «Чулпан, но я не услышал, что за история про моего дедушку?» 

Вновь выключился телефон. Теперь навечно. Что я рассказывал о своём дедушке, что может пригодиться в истории, как Чулпан сообщает своему отцу страшную весть: она беременна неизвестно от кого, от «лунного папы»!

Я налил кофе, пошёл к океанским волнам. И неожиданно чашка, которую я держал в руках, «заговорила». Она напомнила то, что я рассказывал Чулпан. 

В детстве я разбил любимую чашку Давида Алексеевича Миндадзе, маминого папы. Мой строгий дед всю жизнь пил из этой чашки. Ужас! Как сообщить ему, что я разбил чашку? Я, шестилетний, прошу маму: «Ты скажи». Она отказалась. Захожу в комнату к Давиду Алексеевичу. Он читает газету «Заря Востока». «Дедушка, я тебе что-то должен сказать». – «Что, малыш?» Молча оглядываюсь, вижу в шкафу дедушкины галстуки. «Можно я сперва галстуком свяжу тебе руки?» Дедушка в хорошем настроении, неожиданно соглашается. Я связываю его руки, вторым галстуком ноги. Он улыбается: «Ну, говори!» – «Я разбил твою любимую чашку». Давид Алексеевич взревел. Хотел вскочить. Я бежал и слышал вслед вопли, ругань: «Шени деда мовсткан!» 

Через сорок минут позвонили из Таджикистана. «Чулпан, ты имела в виду историю разбитой чашки?» – «Да». Чулпан хохочет, когда я читаю наспех записанный диалог между ней и отцом.

Тот, кто видел фильм, помнит один из самых смешных эпизодов «Лунного папы», когда дочь связывает отца и признаётся в своей беременности. Чулпан сыграла «более чем гениально». 

Прошло много лет. Чулпан Хаматова снялась во многих фильмах, они ей принесли славу, имя выдающейся актрисы, большие роли в театре («Дневник Анны Франк», «Три товарища», «Мама, папа, сын, собака»), большие награды – заглядываю в высохшие от ночного ливня листки и читаю: «Золотая маска», «Кумир», «Тэффи», телесериал «Доктор Живаго», фильм «Бумажный солдат» и много-много другого замечательного, блистательного, захватывающего. А я, когда слышу имя Чулпан Хаматова, вспоминаю идущую девушку в коротком платье, в сандалиях, за ней идёт лохматая пыльная собака, и аульные дети заглядывают ей в глаза, ожидая от своей «атаманши», что она что-то отколет этакое… Все идут в ожидании очередного взрыва смеха, который равнозначен ожиданию счастья. 

Вопросы и ответы:

«В старших классах вы скитались по лесам с компанией хиппи – у своих родителей вы находили понимание?

– Были, конечно, столкновения. Мама просто чересчур боялась за меня. Ведь мы пропадали иногда месяцами без всякой связи. Рваные джинсы, свободная любовь, а дальше – наркотики… Но мама понимала, что, если запретить, будет ещё хуже. Я бы, наверное, ушла из дома, потому что та жизнь была настолько заманчивее обычной учёбы в школе… Нет, мама не входила во все мои увлечения, в музыку, не плела со мной фенечки, а мне очень этого хотелось. Но всё равно она каждый раз собирала мне рюкзак и спрашивала, сколько килограммов гречки и тушёнки мне нужно. И я опять куда-то уезжала»...

«Ваше имя теперь уже неразрывно связано с деятельностью фонда помощи тяжелобольным детям...

– Я чувствую ответственность перед этими детьми. Можно было, наверное, не так серьёзно углубляться во всё это: где-то появиться, что-то сказать… Но, видимо, мне необходимо всё делать от начала и до конца. Думаю, я очень счастливый человек: у меня нет ощущения ненужности моей жизни, моей профессии, бесполезности моего пребывания на земле. Это очень мощная платформа, на которой я стою»...

«Тебе помогает или мешает то, что ты родилась и выросла в России?

– Всё-таки, я думаю, помогает. Меня уже мало чем можно испугать, зато многим ещё можно удивить. Люди в моей стране не перестают удивлять и восхищать меня своей способностью к выживанию и героическим стоицизмом».

«Какие три самых главных пункта в твоей системе ценностей?

– Поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Ну, и любовь. С годами всё больше радуешься, когда это состояние залетает тебе в душу, когда загораются какие-то разноцветные лампочки. А ещё чувство юмора. Очень люблю людей, которые находят силы относиться к себе и к жизни с юмором, и не люблю тех, кто зациклен на своём слишком сложном внутреннем мире».

Завершая свой «Калейдоскоп», хочу усомниться, правильно ли я сделал, согласившись на просьбу Карла Баумгартнера, Бахтияра Худойназарова – моих друзей – изменить финал в сценарии «Лунный папа». В фильме он фантастический, радужный: открывается плоская крыша столовой, где работала Чулпан Хаматова официанткой, и взлетает в небо. Чулпан смотрит с этой крыши на людей, преследовавших её, на посёлок, на мир… Родился её долгожданный мальчик, и они улетают. Счастливый конец. Он нравится всем. Фильм состоялся, получил множестве премий на множестве кинофестивалей… Что вспоминать, что был другой, более жёсткий финал? Но послушайте (прочтите):

«Вскоре капитан Булочкин (тот, который сбросил быка с самолёта) появился в столовой. Рана от выплеснутой ему на голову раскалённой каши зажила, но волосы росли кустами. Лаура (Чулпан Хаматова) выгнала его. Он пришёл к ней вновь пьяный. «Девочка, это я. Это я – он!» – «Кто он?» – «Артист, которого ты разыскиваешь, который повалил тебя в кустах диких роз». 

Лаура засмеялась. 

«Ты не веришь?» – «Ты что, дурак, Булочкин?» – «Сказать, что ты говорила в ту ночь? «Ой, как глубоко, во мне нет больше места», – капитан рассмеялся, увидев растерянность на лице Лауры. Потом в точности рассказал все подробности той ночи и дня. «Я приехал к друзьям в мотострелковый полк. Два дня мы пили, я разглядывал в бинокль лиойских девочек, купающихся в реке. Приметил одну классную… Потом увидел её в сельском клубе, она сидела, разинув рот, и смотрела этот дурацкий спектакль, который привезли эти халтурщики. После спектакля пошёл за ней. Китель вывернул. Представился актёром. Я даже сказал: «Я Ромео». Ведь так сказал, помнишь?»

Лаура вспомнила. Капитан упал на колени. Лаура молча ходила по комнате. Капитан не поднимался с колен. Лаура нашла на кухне бутыль вина, оставшуюся от покойного папы. Впервые выпила вместе с капитаном, потом была ночь. 

«Мы были вместе: мама, папа и я, плавающий в водах маминого живота, вновь девять месяцев спустя». Утром Лаура выскользнула из постели, заварила чайник, расставила тарелки, нарезала сыр, помидоры и хлеб. Приготовила завтрак. Пошла в спальню будить капитана. Остановилась у кровати, где, скинув одеяло, храпел красивый, сильный мужчина. Долго смотрела на него и, сама того не ожидая, вынула из комода отцовский револьвер, набросила на спящую капитанскую голову подушку и выстрелила. Потом пошла в огород и стала рожать меня среди зелёных кочанов капусты».

фото: MARCUS KANTER; АЛЕКСЕЙ НИКИШИН; DDPI/VOSTOCK PHOTO; GETTY IMAGES RUSSIA; EAST NEWS