Автор: Игорь Свинаренко
Начав снимать кино довольно поздно, в сорок лет, он, тем не менее, успел обогнать многих своих коллег из ранних. Да, такое с ним часто бывало и бывает – сделает что-то и вроде непонятно, зачем и почему, а проходят годы – и становится понятно...
Он уехал жить в Париж, когда считалось, что это круто, вау! Это случилось в 1992 году. Я туда заехал в рамках осуществления старой мечты, только годом позже. Это всё лет за двадцать до мема «пора валить», да. Запад был праздничной яркой картинкой, и выходцы из бывших колоний ещё не завели обыкновения жечь машины в Париже…
Я не то чтоб Лунгину завидовал, куда мне с ним равняться, но считал его небожителем, обитателем райских кущей при жизни.
И вот круг замкнулся. Люди, спустя много лет, пошли тропой Лунгина и что-то там думают о новой жизни, об эмиграции, о том, что им повезёт в отличие от других. А он-то вернулся. Почему?
– Считаю, что сейчас эмиграция абсолютно бессмысленна. Потеря языка, стиля жизни, культуры – это не восполняется ничем…
Расскажи про свой тогдашний, в 90-е, отъезд в Париж.
– Я спокойно жил в Москве, спокойно переехал во Францию. Все говорили: «О! Ты живёшь во Франции!» Ну а как я живу? Те же проблемы: надо утром вставать, чистить зубы, мыть посуду, но – в Париже.
Ты без акцента по-французски говоришь?
– Ну, наверно, есть какой-то акцент.
Но ты ведь двуязычный? После того, как мать с младенчества приучала тебя к этому языку, только на нём с тобой говорила?
– Говорю я легко, а писать боюсь. Там сложно всё…
А «Марсельезу» знаешь?
– Ну, только первые строчки: «Allons, enfants de la patrie…»
Я, когда вижу в Париже негров, думаю: «Ну, вот они тут толкутся, улицы подметают. А у себя в Африке могли б жить интересной жизнью: устраивали б государственные перевороты, генералами б служили, кино б снимали… Чего ж они в Европе прозябают?» Конечно, белая цивилизация симпатичная, но…
– Но она скучная. Вот я и есть такой негр, который вернулся в Африку.
Ну да, тебя ещё называют реэмигрантом.
– Нет-нет. Я не эмигрировал никогда! На самом деле жизнь режиссёра – это жизнь перелётной птички, которая всегда перелетает туда, где есть зерно… В России жить приятно, но неудобно. С другой стороны, в России замечательно неожиданная жизнь.
Ну да, у нас одно время, помню, много писали, что-де, сидя на Монмартре, Лунгин про русскую провинцию говорит с придыханием.
– Тургенев писал свои охотничьи рассказы, сидя за границей, и ничего. Я уж не говорю о Набокове. Если меня тот факт, что я жил в Париже, заставляет снимать фильмы о русской провинции, так и слава богу. Это, по крайней мере, более интересно, чем жить в русской провинции и хотеть снять фильм про Париж. Интересно, чем дольше я жил во Франции, тем дальше я отходил от французского менталитета… И потом, французское общество вообще очень замкнутое. Глубоко войти в него невозможно...
Но тебе-то удалось войти в общество, ты-то общаешься с французами!
– Да, с отдельно взятыми французами. А поскребёшь его, так он или сам из Ливана, или бабушка его из Одессы… Француз, но на генетическом уровне в нём есть много нефранцузского… Я не стал, к сожалению, настоящим парижанином. Может, это говорит о моей косности и депрессивности… Я два раза за десять лет был в Лувре. Я жил там как идиот! А Париж на самом деле обворожителен и прекрасен. Серебряная река, такая серая, и чувство свободы… Ты выходишь на улицу, и тебя несёт куда-то…
Про французские обычаи… Ты, к примеру, можешь без дижестива обойтись?
– Ох могу. Я или вообще не пью, или много пью. А бутылочку вина в обед – это не мой стиль. У меня так: или пообедал и пошёл, или уж сел пить водку.
А что больше всего любишь в Париже?
– Я в Париже люблю своих друзей.
Конечно, в Париж он по старой памяти наезжает, это как бы золотая середина, срединный путь (про буддизм позже), на котором располагается его любимая Черногория, такая промежуточная зона: уже не Россия, а крепкая заграница, но всё ж таки православная! Он там часто бывает в местах, где «наши», то бишь сербы, перемешаны с «чужими», в смысле с албанцами. Может, это случайно.
Павел! Во всех твоих прошлых фильмах ты опережал ситуацию. Ты понимал какие-то вещи, идеи, делал на этом фильм, люди смотрели, и только позже до них доходило… Так?
– Когда ты пропускаешь через себя жизнь, то, мне кажется, можно в ней почувствовать поворот. «Такси-блюз» был фильмом, где мне это удалось. Когда все говорили о счастье, счастье, счастье – оттого, что старый мир разрушен, – я увидел, какое сильное страдание ожидает в будущем простых людей… А когда после дефолта все говорили о катастрофе – теперь, мне кажется, все понимают, что зря тогда паниковали, – я делал фильм «Свадьба». О том, что счастье возможно всегда.
«Такси-блюз» – первый фильм Лунгина. А его последний, или, как теперь можно в шутку говорить, крайний, «Дама пик», – это конец 2016 года.
Почему именно этот сюжет? А всё очень просто:
– Я тоже в чём-то Герман. Я не смиряюсь.
И кроме того:
– Наши фильмы всё менее интересны иностранным зрителям. У нас свои проблемы, у них свои.
Ну, наша жизнь – она реально несколько странная. Не такая, как у других. Не Запад, не Восток, не капитализм, не коммунизм, не феодализм… Я сам не понимаю, как наше устройство описать в двух словах без нецензурных выражений.
– Что с этим делать? Вот захотелось использовать русскую классику. В частности, музыку Чайковского, которая понятна без перевода!
И это всё настоящее, в полный рост! В саундтреке к фильму – голоса солистов Большого театра.
Не всем понравилась «Дама пик», да. Но я хвалю Лунгина с чистой совестью, глядя ему в глаза:
Вот этот молодой псих, спортивный такой парень, который зациклен на деньгах, он холодный и готов убить просто между делом, походя, без жалости и раскаяния, – очень жизненный! И то сказать, наша теперешняя жизнь учит молодёжь: ребята, честным трудом вы не заработаете на виллы и «роллс-ройсы», так что если у вас такая мечта, вы понимаете, через что надо переступить!
– Да, Герман – он очень современный.
Нету социальных лифтов! Что бы я сам делал, если б сейчас был молодым и начинал сначала?
И вот Лунгин вроде думает о вечном, о больших вопросах, о главных проблемах. Но при этом вызывающе скромен. Самокритичен! Вот прямо говорит:
– Раньше режиссёры были властителями дум, они заставляли зрителей размышлять. Вспомните Антониони, Бергмана, Висконти, Феллини – они формировали общественное мнение, взгляды людей. Сейчас, мне кажется, этот феномен угас. Наверное, последний режиссёр, делавший фильмы, которые волновали, будоражили зрителей, – Ларс фон Триер.
Вот это всё, возможно, от буддизма! О котором Лунгин то и дело говорит:
– Я был жалким, безвестным сценаристом. А потом вдруг получил приз в Каннах: стою на сцене этого большого дворца, все хлопают… Я это воспринял так же спокойно, как воспринимал раньше свою бедность и неудачливость. Я ещё в юности понял: сущность человека едина и неизменна.
Это дзен.
– Да… Это давно началось. В брежневское время. Отвращение к социальному было такое сильное, что действительно, многие люди находились в состоянии саморазрушения. Я тогда понял, что дзен – это мне очень близко. И я нашёл какую-то силу в этом. Я думаю, то, что я не сломался и что я не меняюсь вообще, – это благодаря дзену. А главная опасность для режиссёра – это когда он становится великим, когда он становится пророком.
Так, возвращаясь к «Даме пик»… И этот фильм связан с Парижем, и не зря! Героиня Ксении Раппопорт, та самая дама пик, приезжает в Москву как раз из Парижа! И у неё сестра, которая тоже была в искусстве. Вот как у Лунгина есть брат, тоже кинорежиссёр. Правда, пока он не так широко известен. Тоже, кстати, в своё время уехал, жил в Париже – и тоже вернулся.
Сделаю шаг в сторону, но это важно. В домике под Парижем живёт наш общий с Лунгиным товарищ – Вова Жечков, легендарный «Белый орёл». «Потому что нельзя быть на свете красивой такой» и «как упоительны в России по утрам» (по утрам – так надо? В песне – вечера). Он – опять же в тему – в своё время о-о-очень увлекался игрой. Я не раз бывал с ним в разных казино, он звал меня, чтоб показать класс игры и запечатлеть её для потомков. Что я и делал и делаю. Причём сам я не играл, а только употреблял восемнадцатилетний виски и белужью икру, которая в вип-залах была на халяву. Впрочем, халявой это было только для меня, а Вова своей игрой щедро покрывал расходы заведения на выпивку и закуску. Тем более что сам он пил только водку, а закуски его не интересовали вовсе, какая там икра… Правда, Вова – это как бы анти-Герман. Он в казино шёл не обогащаться, а, напротив, расставлять по этой как бы таблице Менделеева стопки пятитысячедолларовых фишек, раскидывалось их море широко…
Короче, тема казино, и игры, и быстрых денег, которые чаще улетают, чем приходят, – она очень живая и мощная…
– Лудо- или игроманы спорят с Богом! – вот так мощно высказывается сегодня Лунгин. Однако же он уверен, что история Германа – страсть, а не болезнь. Ну что ж, так он это видит как художник!
Когда Лунгин брался за своё громко прозвучавшее кино «Царь», тема Ивана Грозного не волновала русское общество. Ну, типа управдом Бунша хмурит брови, дурака валяет. А ведь он чуть не первый поднял тему в новой жизни! У него такая позиция:
– В период подготовки похода на Новгород у Грозного был всего один реальный противник – митрополит Московский. Он единственный публично возразил царю и ославил его в Успенском соборе. Он не дал ему благословения. Публично и унизительно для Грозного. Его монолог, обращённый к царю, цитируется во всех житиях. Я уверен, что монолог этот не потерял своей актуальности и поныне. Филипп говорил о том, что везде есть правда, только в России нет правды. Говорил о безвинных жертвах, о том, что ад мы носим в себе. Вопрошал: что творишь ты с державой своей? Это вполне христианское политическое обращение. Причём, судя по всему, он прекрасно понимал, с кем имеет дело и чем всё это для него лично кончится. В этом смысле Филипп приносил себя в жертву.
И даже более того:
– Вообще, я считаю, упрощая, естественно, что из-за Ивана IV Грозного все наши беды. Они, как ни странно, во многом упираются в эту грань истории, в его личность. Он первый назвал себя царём. И вот этот штамп – что такое образ царской власти – с тех пор так и отпечатался. И мы живём с этим, боремся и ничего с этим образом сделать не можем. Народ убеждён – нам нужен царь. Грозный царь. Если не грозный – значит, не царь.
Но опричнина – это же было не навсегда?
– Нет! Когда крымчаки сожгли Москву, они сожгли и опричный дворец. И тогда Грозный подумал, что Бог посылает ему какой-то знак. И он казнил всех опричников.
Перестройка, демократизация! И, кстати, люстрация. Всё-таки Грозный был не дурак. Вот Ивану Грозному есть памятник, а Малюте Скуратову – нету…
– Будет! Тут надо сказать, что Иван Грозный что-то сломал, не дал России перейти к Возрождению, он сохранил Средневековье, и мы с тех пор ходим по кругу. У Европы поступательное движение, а мы – по кругу.
Ну, где Европа, а где мы! Я часто думаю о том, что Грозный сам хотел свалить. Опередив время, вот как и ты.
– Он хотел жениться на английской королеве! И уехать к ней!
Да, иметь – так королеву.
– Он ей про это писал. Сейчас эти письма опубликованы, в английских архивах истёк срок давности. Он её звал замуж. Она отказала. Потом он хотел жениться на её племяннице. Опять отказ. Потом уже и на фрейлину соглашался. Потом написал письмо, в котором содержалась, по сути, просьба о политическом убежище: «Если что будет у меня плохо, можно ли мне будет со своим двором к тебе приехать, чтоб ты мне препятствий не чинила и денег с меня не брала, а если что у тебя будет плохо, то ты, пожалуйста, ко мне приезжай».
Брачный договор, по сути. Жалко, что мы не породнились с Англией! Эх… Но Иван Васильич взял правильную ноту. Русскую. Захотел, как все нормальные пацаны, жить в Лондоне! Кстати, потом Александр II, будучи молодым человеком, тоже флиртовал с царственной англичанкой, Викторией, – но они не понравились друг другу. Вот как-то нас уносило с европейского пути, выкидывало из потока… А теперь, увы, поздно. Хотя… Сейчас же брекзит! Может, ещё не всё потеряно? Тем более там база уже есть, сколько бизнесменов наших уже там, Грозному не удалось, другие люди осуществили его мечту. Кстати, об олигархах и Западе. Помнишь, много лет назад, когда мы с тобой разговаривали на «Мосфильме» в декорациях «Олигарха», я тебя спросил: а не хочешь ли ты снять кино на Западе? Ты тогда сказал, что, в принципе, уже к этому подбираешься. Но…
– Да. Я снимал на французские деньги, но всегда в России. Я тогда был молодым режиссёром, и мне казалось, что я ещё очень мало понимаю про Францию, про французов. Я не считывал их внутренних кодов, не видел каких-то секретных отношений – зато мог посмотреть на любого русского человека и написать о нём новеллу. Во Франции у меня не было этого чувства. Теперь я думаю, может, это было и глупо, может, надо было снять там кино, как мне много раз предлагали. И вот в какой-то момент, прожив десять лет во Франции, я подумал, что уже готов к этому. Я таки подобрался к этому! Уже был французский сценарий… Это 2000 год. Но тут в Москве мне дали книжку. «Большая пайка» её название. Юлий Дубов. Точнее, это была рукопись, которая к тому моменту ещё не вышла. И вот я в самолёте, по пути в Париж, прочитал эту рукопись… Приезжаю домой, говорю жене: «Господи, это не то чтоб гениально, но это так захватывающе интересно, что я не могу оторваться…» И я отказался от французского фильма, из-за этой книги. Она мне показалась такой актуальной, такой какой-то приоткрывающей что-то, что я решил сделать фильм.
"Я... такой негр, который вернулся в Африку"
Павел! «Олигарха» ты снимал частично на «Мосфильме». А для «Царя» построил целый город. Что дальше с ним стало?
– Это в Суздале было. Я хотел, чтобы Суздаль играл роль Москвы. Декорации там из строевого леса. Мощные, серьёзные! Мы же там построили не то что город, но целую деревню! Настоящую улицу старой Москвы с опричным двором! С заводиком, где выплавляли колокола. А дальше же надо было это разбирать, вывозить – и за всё это платить. Я говорю местным начальникам: «Возьмите себе! Тут можно ресторан устроить, летом столики поставить. И вам выгода, и людям польза!» Власти отказались. Тогда я суздальских предпринимателей стал уговаривать. Но – нет! Оказалось, что никому ничего не надо. К счастью, мужики это всё потихоньку разобрали и растащили.
Вот она, инициатива масс! Созидательное творчество народа! Ну, пусть и разрушительное, но в итоге это всё-таки людям досталось. Воруют же не марсиане, а свои. Это же в итоге народу досталось! И ты сэкономил.
Столько сюжетов вокруг. Так всё забавно. По мне, так и придумывать ничего не надо, рисуй себе с натуры…
Говорю Лунгину:
А ты мог бы с твоим дзенским спокойствием, с этим вот равнодушием к социальному, о котором ты говоришь, жить в Липках, где ты снял своё кино «Свадьба»? С шахтёрами, которым зарплату не платят и которые хрен знает как живут?
– Конечно, нет.
То есть всё-таки есть потребность в масштабе, размахе, больших задачах?
– Ну, я не знаю… Там бы я, видимо, дошёл бы до какого-то конца. Или бы я оттуда уехал – или бы допился до какого-то предела…
Известно, что пьянство – тоже часть дзена, что настоящий дзен-буддист должен пить и веселиться, иначе ему будет грех. Вот я у тебя вычитал очень умную мысль про это: «Только выпивка – форма стимулирования душевного состояния». Можно подробней?…
– Выпивка – она даёт много. Нет такого общества, в котором люди бы жили трезво, даже чукчи мухоморы жрут. Это единственный способ уйти от постоянного пресса общества. Выпивка позволяет обозначать, понимать, менять своё душевное состояние. Но – когда пьёшь, силы теряются. Приобретаешь зато целую гамму душевных состояний: стыд, раскаяние, глупость, восторг неоправданный, взлёт, чувство собственной гениальности, – а потом этот идиотизм проходит, это кончается всегда внутренним раскаянием…
Когда-то режиссёр Балабанов рассказывал мне, что нельзя разрешать режиссёрам снимать кино после пятидесяти лет. Сам он почти уложился в свою схему, сняв за поставленным себе пределом только одно кино, – и ушёл. Но всё-таки в России надо жить долго. И для кинорежиссёров я бы не делал исключения.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM; GETTY IMAGES RUSSIA
