Автор: Ираклий Квирикадзе
В отличие от цыганки Кармен Проспера Мериме чёрная Кармен Ираклия Квирикадзе носит с собой три пуда любви
В начале 90-х каким-то странным ветром меня занесло в Лос-Анджелес. Американская компания «Арго» задумала съёмки полнометражного анимационного фильма «Витязь в тигровой шкуре» по поэме Шота Руставели. Продюсер компании Арсен Маркес встретил меня на фестивале в Санта-Фе, где показывали мой фильм «Пловец», который благодаря горбачёвской перестройке был вытащен из цензурного заточения.
Маркес выхлопотал мне продление визы на месяц, и мы с ним на его огромном красно-ржавом «форде» махнули из Санта-Фе в Лос-Анджелес. Меня поселили на берегу океана в комнате с фикусом, я глядел в окно на бескрайние пляжи жёлтого песка, на стаи пеликанов с клювами, похожими на сванские кинжалы, ел в прибрежном «Макдоналдсе» диковинные для советского сценариста бургеры и писал историю о средневековых рыцарях, их дружбе и любовных приключениях. Компания «Арго» была бедной, платила гроши, но я был доволен.
У Арсена Маркеса крошечная гостевая ван-бедрум стояла в самом центре знаменитого Венис-Бич – района, манящего к себе сумасшедших со всего мира. Сюда съезжаются девочки, мечтающие стать Мэрилин Монро, Софи Лорен, Лиз Тейлор… Десятками они катят на роликах по бетонной дорожке вдоль океана, продюсеры стоят на обочине с сачками и ловят понравившихся девочек-бабочек. Такую карикатуру я видел в журнале «Голливудский репортёр», и она близка к реальности.
На Венис-Бич можно увидеть фокусников, достающих кроликов из сумок прохожих, двойников великих людей, йогов, сидящих на битых бутылках виски, мужчин, из глоток которых вырываются огненные фонтаны – облака. Здесь я встретил чёрную девушку по имени Кармен, поющую русские народные песни. У неё были василькового цвета глаза, что создавало странный эффект. Я никогда не видел голубоглазых африканок. Оказалось, что Кармен – русская, из городка Сахарный Тупик Ростовской области. Мы разговорились в кафе «Ухо Ван Гога», где Кармен завтракала апельсинами, сорванными с балкона кафе, а я нагло подсел к её столику, сказав по-русски: «Привет, дорогая!» Она засмеялась, предложила апельсин.
Арсен Маркес неделю назад в офисе «Арго» вручил мне громоздкий диктофон, абсолютно бесполезный – что в Лос-Анджелесе записывать, работая над анимацией «Витязь в тигровой шкуре»? А тут чёрная русская девушка рассказывает мне невероятную историю – как не включить диктофон?
Мы с Кармен виделись три раза – в то утро на Венис-Бич, потом на концерте Булата Окуджавы в театре на Сансет-бульваре и дней через двадцать, когда ей срочно надо было уезжать в свой Сахарный Тупик.
Прошли годы, американские плёнки лежали и пылились в моём письменном столе. Недавно я их прослушал, разыскивая застольные разговоры и пение Булата Шалвовича Окуджавы в доме Саши Половца, издателя лос-анджелесской газеты «Панорама». И вдруг голос Кармен – такой чистый, смешливый. Я улыбнулся ему, подумав: чёрт, как иногда бывает хорошо вновь оказаться в прошедшем времени.
Компания «Арго» не нашла денег на полнометражный анимационный фильм по произведению великого классика. Но я три месяца жил на Венис-Бич, вместе с Окуджавой совершал неспешные прогулки вдоль океана… Вот на магнитной плёнке слышны радостные пеликаньи визги, а вот монолог эфиопки Кармен, записанный на балконе кафе «Ухо Ваг Гога». Я его переписал для журнала STORY. Точнее – сделал рассказ.
«В наш городок, который разросся вокруг сахарной фабрики, самой большой на территории СССР, приехали шесть чёрных молодых людей. Их определили на учёбу в местный сельскохозяйственный техникум.
В 70-х годах в СССР приезжало учиться много юношей и девушек из Африки и Латинской Америки. Чёрные парни изучали сахарное производство и влюбляли в себя местных девушек… Если собрать воедино картинки их жизни, это фабричные цеха, потоки сахарной патоки, карнавальные развлечения шести африканских донжуанов и свадебные марши Мендельсона – донжуаны женятся, все шестеро. По окончании они поспешно покидают Сахарный Тупик, двое увозят с собой русских жён. Остальные – кто разводится, кто слёзно обещает вернуться. В Сахарном Тупике остаются африканские дети – три девочки… (визг полицейской сирены заглушает голос).
…Меня звать Кармен. У меня есть брат Андрей, он белый… Он на год младше меня, и я стараюсь его оберегать от всяких глупостей. Я у него за маму, так как наша мать, заимев двух детей – от эфиопа и русского, уехала из Сахарного Тупика в поисках «жизненного счастья» – так она пишет в своих редких письмах. Я – чёрная (смеётся)… Могла этого и не говорить, папаша мой, Вильям Фитигу, где-то то ли в Америке, то ли на Кубе.
Остальные чёрные девицы – это Катя с трудно произносимой фамилией Жиджунбараш, моя близкая подруга, это Надя Попова-Пепе, которая зовёт себя Наоми (в подражание Наоми Кэмпбелл), на которую Надя действительно похожа. В дальнейшем я буду звать Надю – Наоми. С Наоми Поповой-Пепе я училась в одной школе, она же была моей соседкой по дому номер семь на улице Юрия Гагарина. В неё влюблён мой брат Андрей, моё солнышко.
От сахарной фабрики днём и ночью – особые запахи. Мы, местные, привыкли к ним, даже кажется странным, что где-то в большом мире есть города без сладко-приторного свекольного запаха. Я пойму это, оказавшись в Берлине, а потом в Калифорнии. Совсем не так пахнет в Лос-Анджелесе. Но это будет после того, как Надя Попова-Пепе выиграет конкурс красоты и уедет в тот чёртов Берлин, а затем за океан. Мой братец Андрей… Стоп! Договоримся эту более чем странную историю буду рассказывать по порядку...
У директора нашей школы Штромберга был лебедь, который плавал в школьном бассейне. Никто не знал, как он появился в этом узком бетонном квадрате, наполненном мутной водой. Штромберг кормил его с рук. Зимой, когда выпадал снег, лебедь жил в кабинете директора, ходил за ним всюду, как собачонка. Лебедя мы любили.
Однажды ночью кто-то его зарезал. Штромберг и весь наш 10-й класс и все другие классы плакали. Я написала стихи о лебеде. Андрей (он учился со мной) попросил позволить сказать, что это он написал стихи, ему хотелось покрасоваться перед Наоми Поповой-Пепе. Я не задумываясь отдала брату свой «шедевр».
Я даже присутствовала при чтении его. Попова, как я сказала уже, была наша соседка по дому. Комната, в которой спал Андрей, соседствовала с комнатой, в которой спала Наоми. Одна стена (всего лишь десять сантиметров) разделяла кровать моего брата от кровати Наоми – его «чёрного лебедя». Ночами, затаив дыхание, он слушал звуки и шорохи за стеной.
Рядом с домом находился кинотеатр «Спартак». У нас с братом была тайна. Когда темнело, мы перелазили через балкон и по кирпичному карнизу быстро двигались к окнам кинотеатра. По десятку раз смотрели фильмы с Бельмондо, Делоном, де Фюнесом. Путь по карнизу проходил мимо окон Поповых-Пепе.
Однажды мы увидели в окне такую картинку. Участковый врач Осипов держал в ушах резиновую трубку. Перед ним сидела Наоми, майка её была поднята к лицу, чёрные груди подсвечивались настольной лампой. Я и Андрей смотрели на груди одноклассницы. Я глупо улыбалась. А Андрей потерял сознание и сорвался с карниза. Пролетев три этажа, он чудом остался жив. Два месяца лежал в гипсе… Убили лебедя… Брат читал стихи Наоми… Она восхитилась ими и вышла замуж за Ростислава Шахматова. «Сволочь, сволочь, сволочь», – шептал брат, находясь в шоке.
Жених Наоми был студентом Московской консерватории. Когда-то он учился в нашей школе. У него была кличка Самурай. Видели бы вы его. Здоровенный, с жутким басом (готовил себя в оперные певцы), ходил в чёрном костюме, с сапфировым перстнем на руке.
Свадьба Наоми
К этому времени у Андрея уже был пистолет. Нас, конечно, пригласили на свадьбу, но мы не пошли. Свадьбу справляли за стеной. Мы сидели с братом на полу, слушали смех, голоса, пение. Андрей целился пистолетом в стену. Неожиданно кто-то в неё постучал два раза. Андрей вскочил. Сказал: «Ты будь здесь, слушай!»
Он вылез в окно с заложенным под рубашку пистолетом. Мне было обидно, что брат не посвятил меня в свой план, такого ещё не случалось. Андрей улыбнулся мне и пошёл по карнизу в сторону окон Наоми. Самурай, пьяный, встал из-за свадебного стола и отправился в туалет.
В момент, когда он садился на унитаз, увидел дуло пистолета, потом долговязую фигуру моего брата, перелезающего через подоконник. «Ты что?» – спросил Самурай. Андрей ткнул дулом пистолета в его живот и приказал: «Пой, а то пристрелю». Спустил предохранитель. Самурай почему-то спустил воду и спросил: «Что петь?» Андрей сказал: «Арию». Самурай: «Какую?» Брат не знал какую, но знала я. Самурай, увидев меня, влезающую в окно, опешил окончательно. «Арию Мефистофеля», – приказала я.
Свадебный стол с удивлением слушал поющего в туалете жениха. Стали стучать в дверь туалета: «Ростислав! Самурай! Что с тобой?» Свадьба недоумевала: зачем жених с такой страстью поёт оперную арию в туалете?
Наоми с мужем уехала в Москву. Она приняла участие в каком-то престижном конкурсе красоты, разошлась с Самураем, закрутилась в московской богемной жизни. Мой брат впал в депрессию. Я не знала, как ему помочь. Пошла к Кате Жиджунбараш, рассказала о брате, она дала какие-то снадобья, брату стало легче, он начал работать на сахарной фабрике.
Письмо от Наоми
В почтовом ящике торчал край конверта. Андрей вытянул его, посмотрел от кого. «Попова-Пепе», – с удивлением произнёс он. Мы возвращались из ресторана, где наша школьная подруга Люба Соломина была официанткой. Она в тот день пригласила всех нас на свой день рождения.
Было много народу, много пили, потом на сцене пели мы, чёрные девицы. Пели русские народные песни. Пуся Погорелов, друг Андрея, отслуживший в спецназе в Афганистане, играл на аккордеоне… Нам аплодировали.
Пришёл муж Марии Костиной и замахнулся на жену. Мой братец вышвырнул его из ресторана… Потом мы долго расходились по ночным улицам Сахарного Тупика. На аккордеон кто-то вылил ведро воды, слава богу, не мочи. Мой брат и Пуся Погорелов вытащили на улицу голого человека.
Брат был жесток: «Ты сейчас выпьешь керосин!» У Андрея в руках была бутылка. «Я поднесу спичку, ты быстро выдуй и покажи нам фокус». Человек, заикаясь, сказал: «Не умею». Андрей был неумолим. Мне было неприятно смотреть на голого. Тот выпил керосин. Пуся чиркнул спичкой – и вдруг огромный огненный шар взлетел над губами голого. Тот орал. Все смеялись. Засмеялся и голый. Андрей его отпустил. Потом мы танцевали на ночном пляже.
И вот в почтовом ящике письмо от Наоми Поповой-Пепе. Андрей схватил конверт, разорвал его, стал читать вслух. От возбуждения он забегал по комнате, открыл холодильник, в котором было пусто. Стал читать молча. Я смотрела на брата, он побледнел и вдруг свалился на пол. Я стала его расталкивать, он спал, не просыпался. Наши дедушка Кирилл и бабушка Шура, как всегда, были на сахарном заводе. Днём они спали, а ночью работали. Такой режим их устраивал.
Я вновь стала тормошить родного братца. Он тихо храпел.
Я взяла письмо Наоми. Стала читать: «В берлинском конкурсе красоты я не попала даже в пятёрку финалисток. Когда меня согнали со сцены, ко мне подошёл человек, назвался Махмудом и сказал, что готов спонсировать меня в европейском туре.
Говорил на чистом русском, хотя по виду не русский. Но я тоже по виду ты знаешь кто… Здесь не понимают, почему я чёрная, но говорю на русском. Сейчас вот стала чуть-чуть английский понимать… Я обрадовалась этому Махмуду. Но если бы я знала, что меня ожидает в этом турне, плакала бы! Ой, Андрей, ко мне кто-то пришёл – очередной клиент или ещё хуже, охрана Махмуда, их я должна обслуживать бесплатно… Так и есть – трое, ненавижу гадов… Сейчас они все втроём навалятся на меня».
На этих словах письмо обрывалось. На этих словах упал у холодильника Андрей. Разбудить его я не смогла. Участковый врач Осипов предположил, что у Андрея редкое нервное заболевание – летаргический сон. И длится он может неделю, месяцы и даже годы. Медицине известны случаи даже тридцатилетнего летаргического сна. В больницу его не взяли. Сказали, не дай бог, спать будет годы и годы… Зачем его столько держать в больнице?
Мы с Катей сидим на полу. На диване спит Андрей. Катя предложила: «Поехали в Берлин. Найдём Надю Попову-Пепе. Я знала случай, когда спящего оживил голос любимой. Он открыл глаза… То ли я читала об этом, то ли смотрела по телику».
Я уже две недели неотрывно смотрю на моего дорогого братца. Он лежит, как святой. Оброс бородой. Я его таскаю на себе в туалет, купаю… Он у меня чистый, свежий, совсем ещё недавно был грозой Сахарного Тупика, а сейчас такой беспомощный. Бабушка Шура ушла с работы, помогает мне, но уехать в Берлин и на неё оставить моё солнышко Андрея я не могу.
Прошёл месяц, Андрей спал, я перепробовала все методы его пробуждения. Мне советовали бросить его в холодную воду реки, мол, уйдёт на дно и инстинкт сработает, зашевелится, выплывет, чтобы глотнуть воздуха. Отправились на лодке. Пуся Погорелов, я, Катя, спящий Андрей и один кореш Андрея – Фламинго. Нырнул сначала Фламинго для страховки под водой. Погорелов поднял Андрея, мы с Катей помогали ему. Пуся отпустил Андрея. Тот как-то нелепо ударился о поверхность воды и ушёл ко дну. Мы все разом нырнули за братом. Вода холодная, прозрачная.
Я смотрю – моё солнышко опускается на дно, как железнодорожная рельса. Набрав дыхание, мы ждём, когда Андрей оживёт. А он лёг на дно и лежит. Фламинго и Пуся посмотрели на меня, я не знаю, как действовать… Два Андреева друга подхватили его, и он, как Христос, снятый с креста, поплыв вверх, вознёсся. Закинули брата в лодку. Смотрим – дышит мерно, спокойно, спит. Я плачу.
Пуся привёз из Ростова известного врача Букварёва. Тот послушал Андрея, подключил какие-то электроды, пустил разряд. Засверкали искры. Брат спит. Врач Букварёв услышал мнение Кати Жиджунбараш – привезти Наоми Попову-Пепе. Сказал: «Как ни странно, это может дать положительный результат».
Я нашла сиделку, родственницу мамы, Анюту, женщину добрую, хорошо готовящую и с удовольствием купающую моего спящего красавца Андрея.
Поехали! Катя с радостью бросилась в авантюру спасать разом одноклассницу, попавшую в беду, и одноклассника, заснувшего «вечным сном».
Но как попасть в Европу? Время постсоветское. Только-только приподнялся железный занавес. В Москве мы три дня тыкались в немецкое посольство. На нас, чёрных девиц, говорящих на чисто русском, смотрели с удивлением. У нас не было никаких документов, никаких приглашений и доказательств срочного выезда в страну Германию. Три дня битвы за Берлин мы проиграли. Я звонила в Сахарный Тупик, бабушка Шура поднесла по моей просьбе трубку к губам Андрея, услышала его лёгкий храп. Сиделка Анюта сказала: «Суп ест с удовольствием». Вечером в пятницу мы окончательно поняли – путь в Германию закрыт.
Несколько огромных рефрижераторов стояло у посольских ворот. Рабочие таскали к рефрижераторам тяжеленные морозильники. Мы услышали голоса: «Перестали морозить, везут назад в Германию ремонтировать».
Шумели заведённые моторы. Катя прошлась мимо грузовиков, посмотрела на меня. Мы поняли друг друга с полуслова. У одного грузовика было отстёгнуто брезентовое покрытие. Мы с Катей нагло влезли в него. Удача: нас никто не заметил. В полумраке осмотрели морозильную установку, в ней можно поместиться. Так и сделали. Не спрашивайте, как мы ехали три дня, как дышали, что ели, не спрашивайте. Тела наши были разбиты тряской. Катя подбадривала себя пением. Я вторила ей. Мы тихо выли.
В Берлине рефрижератор встал на какой-то автомобильной площадке. Мы в капкане: в Москве, заскочив в морозильник, захлопнули массивную дверь, которая, как оказалось, изнутри не открывается. Представьте лица немецких работниц, рано утром открывших дверь нашего капкана!
Видимо, они должны были обследовать неисправности морозильника. Мы, чёрные девицы, выскочили с визгом (так договорились, что надо создать шок своим появлением). Но громче нас кричали немецкие женщины. Стремительно спрыгнув с грузовика, мы побежали быстро-быстро. Перед нами забор, мы через него и – в лес. Бежим, кричим… Увидели озеро, мгновенно разделись и упали в воду. Я ушла на дно, как мой братец, лежала там сколько могла. Хотела схватить рыбу, которая сверкнула серебром над головой. Поймав – съела бы.
Что делать двум русским африканкам в Берлине? Не имеющим ни единого пфеннига, три дня не бравшим в рот ни крошки? На берегу озера маленькая немецкая девочка нехотя ела булку с малиновой начинкой. Родители её плавали. Катя ловко умыкнула булку, стоило девочке на секунду положить её в траву. О, вкус булки с малиновой начинкой!
Долго блуждая по летнему лесу, мы вышли к трамвайному кругу, сели в трамвай и поехали в город. Катя вдруг говорит: «Видишь, гостиница? Как-то по телику видела, как двое голодных ходят по этажам гостиницы и набирают булок, кофе, варенья с подносов, которые выставляют в коридор постояльцы, позавтракав…»Мы сошли с трамвая, оглядели себя в витринном стекле, вроде ничего: американские студентки, чуть-чуть небрежно одетые, главное – всё время улыбающиеся. Зашли в гостиничный лифт. Прочесали коридоры нескольких этажей, и действительно – нетронутые булочки смотрят на нас с серебряных подносов, баночки с вареньем, даже виноград и надкусанное яблоко…
Гостиница богатая, средневековая живопись на стенах, таинственная коридорная тишина. Рассовав всё по карманам, мы ушли из гостиницы. Напротив парк. Чудеснее утра я не могу вспомнить.
Сидим у ног каменного Бисмарка, пьём соки из пластмассовых бутылочек. Мы вышли из парка и оказались на небольшой берлинской площади со множеством кафе, с толпами смеющихся, жующих немцев и двумя певцами с красными аккордеонами, певшими русские песни. В жестяную банку падает мелочь.
Мы вплотную подошли к аккордеонистам. Певцы, рыжеволосые, смотрят на нас, чёрных. А мы неожиданно для них (и для себя) запели с ними в унисон. Певцы от удивления разинули рты. Мы поём: «За речкой, за речкой, на том бережочке, мыла Марусенька белые ножки…» Час спустя родился ансамбль «Красные аккордеоны, чёрные глотки».
Берлинской публике понравилось пение необычного ансамбля. Нам с удовольствием кидали монеты. Я и Катя сдружились с Кроликом и Сливой (так звали рыжеволосых еврейских братьев). Поселились у них на окраине Берлина. Катя сошлась с Кроликом.
Я и Слива стыдились друг друга. Когда в маленькой комнатке из-за шкафа, разделяющего две постели, раздавались вопли неистовых любовников, мы со Сливой уходили в берлинскую ночь и читали Пушкина в два голоса: «Во тьме твои глаза блистают, предо мною мне улыбаются, и звуки слышу я… мой друг, мой нежный друг, люблю, твоя… твоя».
Мои заработанные деньги уходили на звонки в Сахарный Тупик, я звонила каждый день, слушала тихий храп братца Андрея. Кричала ему: «Андрей! Андрей!» – но, увы, он не просыпался.
Мы с Катей, когда не пели, разъезжали на скрипучих велосипедах (подарок немецкого соседа Клауса) в поисках Наоми Поповой. В закоулках Александерплац, там, где собираются студенты, артисты, богема, модельеры и модели, мы ходили в «экспериментальных» одеждах – у Кати натыканы вилки в курчавых волосах, у меня двенадцать столовых ножей, нами восхищались. «Каким образом вы русские?» – у всех недоумённый вопрос. Все разглядывали фотографию Нади Поповой-Пепе, никто её не видел.
«Если вы обе со мной переспите, – сказал Джонатан, чёрный двухметровый парень из Лос-Анджелеса, который носил старомодное пенсне и изучал в Германии науки осушения болот, – я укажу вам, где я видел эту красотку… Это точно она. Косит под Наоми Кэмпбелл». Джонатан требовал пойти с ним в мотель неподалёку. «Вы всё о ней будете знать. Конечно, за небольшую плату», – смеялся двухметровый амбал в пенсне.
В туалете берлинского кафе, где мерцала тусклая зелёная лампочка, мы с Катей обсуждали ситуацию. «Может, ему достаточно будет меня? – спрашивала Катя, которая знала, что я дура-девственница. – Как ему объяснить, что ты не подходишь ему для этого? Как по-английски девственница?»
У зеркала стояла немецкая белотелая красотка, красила губы. Когда Катя спросила меня: «А может, ты дашь ему? До каких пор ходить тебе с этим грузом?» Немка расхохоталась. «Понимаешь по-русски?» – спросила Катя. Немка закивала головой: «Что вам надо ему сказать? Я скажу».
Джонатан был неумолим. С немкой Гудрун не хотел говорить. «Мои сёстры прекрасно понимают меня», – повторял он. «Сёстры» пошли с ним в постель. Джонатан ловко разделся, сел на кровать, велел нам раздеться. Мы разделись. Он посадил нас по бокам от себя. Стал смотреть в зеркало платяного шкафа на наше отражение.
Огромный чёрный Джонатан, высокая я и Катя, малышка. «Хорошая фотография, да?» Катя смотрит кокетливо, я запуганно, Джонатан, что странно, плачет. «Я голубой, девочки, мне захотелось увидеть ваши голые тела, ваше естество. Вы имеете всё то, о чём я мечтаю. Имеете это от Бога, а я должен собрать большие деньги, сделать операцию. И никогда у меня не будет таких грудей». Он положил руку на мою грудь. Я почувствовала себя счастливой, когда что-то поняла из его пьяного монолога. Мне стало смешно.
Я, дура, только решилась отдать свою драгоценную девственность, которую непонятно для кого держу в неприкосновенности, и нате вам! Двухметровый чёрный Аполлон пьяно блеет какую-то чушь! Раздался звонок в дверь. Джонатан, голый, в пенсне, вышел в прихожую, мы увидели немецкого юношу, с которым Джонатан уединился на кухне. Мы стали одеваться.
Я зашла на кухню. Двое тихо разговаривали. «Как насчёт Нади Поповой-Пепе?» – спросила я. Мне кажется, что каждый второй восточный немец говорит на сносном русском (или нам везёт на русскоговорящих). Юноша по просьбе Джонатана стал нам переводить. «В Лос-Анджелесе, на океане, в районе Венис-Бич, постоянно проходят карнавалы.
Там очень популярен конкурс двойников. Эту девочку я видел месяца два назад. Даже фотографировался с ней. Она изображает Наоми Кэмпбелл». Джонатан встал, порылся в шкафу и принёс фотографию. Наша Надя на океанском пирсе, чуть подгримированная под Наоми, стоит в купальнике с блёстками, рядом с ней улыбается Джонатан в шортах. «Она?» – спросил Джонатан. «Она», – сказали мы.
Мы увидели на фотографии чуть в стороне от Нади Ленина. «Ленин», – удивлённо протянула Катя. «Ленин», – подтвердил Джонатан. Двойник мирового пролетариата держал в руке красный флажок и что-то говорил Наоми Кэмпбелл.
На другой день мы с Катей обсуждали сложившуюся ситуацию. Катя отказалась ехать в Лос-Анджелес. Кролик и Слива знали о всех наших проблемах, они нашли пожилого нигерийца, мастера по изготовлению поддельных документов. Странно, что в Берлине столько моих братьев по цвету кожи.
От братьев Либерзон я узнала, что нигерийцы – знаменитые мастера по изготовлению поддельных паспортов, виз, банковских чеков и т.д. Нигериец расспрашивал меня о Пушкине, правда ли, что тот был чёрный. Благодаря Пушкину он взял с меня за визу условную сумму. А Катя ушла к Джонатану, влюбившись в него, изменив великому еврейскому Казанове – Кролику, который молил её не уходить к этому импотенту. Но Катя ушла. Она продолжала петь с нами, но вечерами сидела с Джонатаном в отеле. «Я не позволю ему менять пол!»
Так текли наши берлинские дни. Я постоянно звонила в Сахарный Тупик. Я учила английские слова, самые необходимые, и ждала от нигерийца документы. Смотрела на фотографию Наоми, Джонатана и Ленина, которую студент, осушитель болот, подарил мне.
И вот наступил день отлёта. Мне надо сесть в самолёт и перелететь через Атлантический океан, у меня в руках паспорт с фальшивой визой (странно, что мне улыбается таможенник), я прошла через все преграды и в Европе, и в Америке.
Первым, кого я встретила в Лос-Анджелесе, был Ростислав Шахматов – бывший муж Наоми Поповой-Пепе. Тот, который когда-то пел в туалете оперную арию под дулом пистолета. Встреча была необычной – столкнулись две машины. В одной сидела я и чёрные девушки, знакомые Джонатана, которые приютили меня в Лос-Анджелесе.
Синди и Милена рисовали для какой-то мультипликационной компании, любили быструю езду, за что и поплатились. Машина, ехавшая впереди, резко затормозила. Наш «сааб» на полной скорости врезался в неё. Из машины вышел Шахматов-Самурай: здоровенный, толстый, как борец сумо, в чёрном костюме, коротко стриженный, с сапфировым перстнем, – точь-в-точь каким он был в Сахарном Тупике. Я обомлела, не поверила глазам своим.
Очень вежливо, на неплохом английском он выяснял отношения с двумя мультипликаторшами. Меня он не узнал. Прибывшая полиция составила рапорт, вина была девушек… Я не знала, как себя вести. В рапорте был указан его адрес и телефон. Я позвонила. Сказала, что я подруга Нади Поповой-Пепе и ищу её в Америке. «Встретимся?» – спросил Самурай.
Мы встретились на Венис-Бич. Шахматов был удивлён, признав меня, стал рассказывать о своей жизни певца-неудачника. А теперь вот машину разбил. С пением покончено, в Италии слушали его на конкурсе в «Ла Скала», чуть было не взяли, слушал (если верить Самураю) сам Паваротти, но увы…
А здесь, в Америке, никому не нужен его великий бас, знакомый взял в бригаду штукатуров. О Наде Поповой-Пепе ничего не знает. Рассматривая фотографию Джонатана, Самурай заплакал. Предложил вместе искать Надю. Пирс Санта-Моники был недалеко от кафе «Ухо Ван Гога». Я удивилась, что Самурай приехал в кафе на машине. Далеко не новой, но вполне…
Разыскать участников конкурса двойников мы не смогли. Полицейский на пирсе сказал, что двойники съезжаются со всей Америки. Сказал, что кто-то занимается ими, назвал какой-то телефон. Там никто не брал трубку.
Мы ехали с пирса Санта-Моники, в машину Самурая кто-то врезался сзади…
Я чуть не заплакала от обиды за Самурая, но тот спокойно вышел навстречу водителю разбитой «ауди». Самурай, вернувшись ко мне, зашептал: «Запомни, у тебя болит позвоночник, шея, двоится в глазах…» Всё это я сказала полицейскому, составляющему рапорт. Самурай предложил жить у него. Я рассталась с мультипликаторшами, которые были помешаны на звёздах. «Вчера встретила в «Парамаунте» Брэда Питта. О, Брэд!» – «А я застряла в лифте с Мадонной. О, Мадонна!»
Самурай был заботлив, готовил завтрак, пока я спала. По телефону пытался напасть на след Нади Поповой-Пепе. Я узнала его тайну – он был профессиональный устроитель автоаварий.
Поляки, мексиканцы, русские, да и американцы, входили в порочное сообщество выискивающих в Калифорнии автомобили, которым ловко подстраивали аварии. В результате страховые компании выплачивали им компенсации за ущерб.
Я стала невольным участником его охоты на машины, которым Самурай мял бока, носы так ловко, что заподозрить его в намеренном столкновении не находил возможным ни один полицейский эксперт. Иногда он подсаживал пару пожилых американцев-аферистов и устраивал аварию.
Я говорила Самураю, что мне стыдно участвовать в его аферах. Но терпела, потому что Самурай искал так нужную мне Надю Попову-Пепе. Он позволял мне каждый второй день звонить в Сахарный Тупик. Зачастила я звонить и в Берлин. Катя Жиджунбараш казалась единственной счастливицей на планете Земля. Она взахлёб рассказывала, как сантиметр за сантиметром возвращает любовь Джонатана к женщинам… то есть к себе.
Мы с Самураем ехали по 11-му фривею. Впереди нас нёсся восьмидверный лимузин необычного розового цвета. Лимузин свернул с фривея, подъехал к бензоколонке, Самурай за ним. Я спросила: «Ты хочешь столкнуться с ним?» – «Нет, я никогда не видел такой длинной и такой раскрашенной дуры, я не увидел, кто сидит за рулём, и у нас кончается бензин».
Из длиннющей розовой машины вышел крошечный мужчина ростом метр сорок. Мужчина походил на ворону в бейсбольной кепке. Мы разинули от удивления рты. «Это Америка!» – сказал Самурай. Кто-то за нашими спинами засмеялся. Я оглянулась и увидела грузного, чёрного, пышноусого мужчину, который повторил на плохом русском: «Это Америка».
Я разговорилась с мужчиной, который (невероятно!) приезжал в Россию учиться в Сахарный Тупик. Фамилия его была Бруно, он знал моего папу Вильяма. Меня бросило в жар, когда он дал мне телефон папы, который жил почему-то на Кубе. «Позвони ему – он будет рад».
На другой день я раз двадцать набирала номер папы и вешала трубку. Я не знала, что ему скажу. Вечером раздался звонок. Это был папа Вильям. Он говорил на труднопонимаемом русском. «Как твоя мама? Её звали Ольга, да? Когда ты приехала в США?» Я ответила. «Знаешь, у меня новая семья, четверо сыновей». Пауза. После долгой паузы папа Вильям сказал: «Дай твой адрес.
Я пришлю то, что необходимо тебе и всем вам в России». Я продиктовала адрес Шахматова. Папа попрощался, повесил трубку. Я была в растерянности. Что-то совсем не то сказали мы друг другу. Через четыре дня я получила по почте семнадцать томов Ленина на испанском языке. «Мудак твой папа Вильям», – отреагировал Самурай.
Вскоре мы попали-таки в офис, устраивающий состязания двойников великих людей. На фотографию Нади там живо отреагировали. «Очень красивая, артистичная, плохо говорит на английском, очень похожа на Наоми Кэмпбелл, не знаем, где она сейчас».
Мы поблагодарили за эту исчерпывающую информацию и собирались было уйти, как один рыжеволосый юноша сказал: «Я видел её на аттракционе «Страшнее, чем у Стивена Кинга». Она лежала под ножом гильотины». Юноша добавил: «А может, сидела на электрическом стуле?» «Надя?» – в ужасе спросила я. Юноша взахлёб говорил о передвигающемся по маленьким городам Америки крайне рискованном аттракционе «Страшнее, чем у Стивена Кинга», где реально воспроизводят все виды казней.
Любой посетитель за плату может быть на секунду повешен, нож гильотины может обрушиться на него и остановиться в сантиметре от шеи. Зазывают зрителей красивые девушки, они же иллюстрируют работу гильотин, виселиц, электрических стульев. И всё это делается весело, под музыку Штрауса. Девушка из офиса прошептала: «Многие испытывают в момент казни эротическое удовольствие… Я была повешена секунды три. Это не забывается».
Старая «тойота» мчала меня и Шахматова по фривеям. Аттракцион «Страшнее, чем у Стивена Кинга» выступал далеко от Лос-Анджелеса – в Далласе. К казням у этого города особые отношения. Мы уже подъезжали к городу, как чей-то «форд» врезался в нас, сорвал левое крыло, бросил нас к обочине, мы неслись по нелепой траектории, ещё одна машина поддала «тойоте» в зад. Мы закружились волчком. Машины шарахались от нас вправо, влево. Наконец мы остановились в пыли обочины.
Самурай рассёк губы, бровь и ухо. Я была без царапин. «Чёрт, кто это нас достал?» – спросил Самурай. Мне было его жаль, он так готовился к встрече с Надей: чёрный костюм, лакированные штиблеты, галстук в блёстках, шляпа. Может, его настигло возмездие за бездушно разбиваемые машины… Но возмездие было ещё впереди.
Полиция обнаружила в компьютере что-то дурное о Самурае. Ему надели наручники. «С-суки! Узнали, что все мои прошлые аварии подстроены. Возьми из кармана конверт». Самурай показал на карман своей белой, с каплями крови рубашки. «Там две тысячи для Нади». Он объяснил полицейскому, что это мои деньги. В его глаза обиженного толстого ребёнка не хотелось смотреть. «Скажи Наде, что я…» Самурая затолкали с машину. Взвизгнули тормоза, я услышала слова «люблю её», сказанные «великим» басом.
С чемоданчиком на колёсах, с томом Ленина в руке (один том я оставила себе на память от папы Вильяма) я стояла перед металлическим ангаром, в котором разместился аттракцион «Страшнее, чем у Стивена Кинга».
Наоми Кэмпбелл под ножом гильотины! В этом было что-то! Затаив дыхание, десятки посетителей ждали, когда тяжеленный стальной нож с шумом пролетит метра два и рухнет на тонкую шею моей школьной подруги, в поисках которой я проехала, пролетела две третьих планеты Земля. «А вдруг нож перерубит эту шею, что тогда? Моё солнышко Андрей будет спать тридцать лет?» – мелькнуло в моей голове.
Я хотела крикнуть «стойте!», но нож уже начал скольжение и… точно в сантиметре от шеи остановил падение. Какая-то энергия выплеснулась из меня, когда я со всего размаха врезала Наде Поповой-Пепе в небольшой комнатке, куда она меня на радостях увлекла. Так мы дрались в школе. «Ты что, сдурела?!» – крикнула Надя. Видимо, я излишне сильно ударила её.
Дальнейшее расскажу кратко. Мы обнимались, плакали, она рассказала о своём невесёлом бродяжничестве по миру, я рассказала о летаргическом сне братца Андрея. «Ты нужна, чтобы разбудить его! Не поедешь – свяжу, силой посажу в самолёт!»
Мы пили вино в обществе Милоша Сабо, похожего как две капли воды на Владимира Ильича Ленина, который чуть-чуть понимал русский. Надя сказала: «Я поеду, соскучилась по запахам Сахарного Тупика… Но и Милош мечтает о России… Хочет показать себя там… Мой друг. Не любовник – друг.
Он сантехник, зарабатывал неплохо, но вот похожесть на Ленина свела его с ума… Да, Милош?» «Он что, тоже ложится под гильотину?» – спросила я о Милоше. «Да, у нас тут и Мэрилин Монро дёргается на электрическом стуле. Кто ещё? Майкл Джексон». Милош подробно объяснял мне сложную механику этой пытки. Нужно рассчитать напряжение в электрическом стуле. Оно не должно быть слишком слабым, ведь клиенты хотят испытать предсмертный ужас. И в то же время после экзекуции надо иметь силы самостоятельно встать, пошатываясь, добраться до столика, где подают шампанское.
«Хочешь попробовать?» – спросил Милош. «Дорогое удовольствие?» – «Не дешёвое, но для тебя бесплатное». – «Тогда мне гильотину!» Я легла лицом вверх (для остроты ощущения) и смотрела на тяжёлый стальной нож. Он понёсся на меня… Я закричала.
Путь домой
Так кончилась моя американская жизнь. Но мне не отсекли голову. Нож остановился в нужных миллиметрах. Мы с Надей Поповой-Пепе и Милошем Сабо полетели в Берлин. Нашли Катю Жиджунбараш, которая, счастливая, сказала, что Джонатан хочет сыграть их свадьбу в Сахарном Тупике.
Надя купила в Берлине «мерседес» (старый, хорошей сохранности) для своих родственников. Мы все, Милош в плаще и в майке с изображением Владимира Ильича Ленина, двухметровый Джонатан, маленькая Катя, Надя и я, поехали в Сахарный Тупик на рыжего цвета «мерседесе». Катя шептала нам с Надей глупости: «Этот идиот (тычет пальцем в Джонатана) хотел отрезать свой (смеётся), я ему сказала: только через мой труп».
Польша, Россия. Пошёл первый снег, мир стал чистым, белым. «Мерседес» въехал в Сахарный Тупик. Запаха свеклы не было. Он улетучился. Завод не работал.
Все поехали к моему брату Андрею. Надя вошла в его комнату. Я, Милош, Джонатан, Катя сидели на кухне. Бабушка Шура, дедушка Кирилл, Анюта, разинув рот, смотрели на венгерского водопроводчика, не понимая, почему Ленин сидит у них на кухне и говорит не на русском языке. Потом венгерский водопроводчик проверил кран, так как тот капал, и стал чинить унитаз.
В комнате, где лежал Андрей, на стуле сидела Надя Попова-Пепе, смотрела на спящего, что-то шептала ему на ухо. Слышны были обрывки фраз: «Хотела, дура, завоевать мир… Не вышло... Как хорошо здесь, в Тупике… Плохо только, что раньше пахло свеклой… Сейчас не пахнет… А я соскучилась по этому запаху… Знаешь, что я вспоминала часто? Как мы в стенке сделали дыру и приставляли глаза, я оттуда, ты отсюда…»
Чтобы увидеть Ленина, чинящего наш туалет, постучались соседи. И у соседей протекало. Милош засел в маленьких соседских ванных…
Я стала накрывать на стол. Из рук моих выпало яйцо, когда я услышала голос брата: «Надя, Надя…» Яйцо лопнуло, желток растёкся. Кошка спрыгнула с подоконника, стала лизать желток.
Свадьба Кати и Джонатана
Снег сыпал с неба, солнце светило – не грело. Но нам хорошо. За столом сидели директор школы Штромберг, Пуся Погорелов, подруги мои – Люба, Мария, – Катя и Джонатан, болотный осушитель, ныне жених и невеста. Веселье в разгаре. Свадьбу справляли у меня.
Надя Попова позвала Милоша Сабо, который задержался в ванной. Из комнаты Андрея слышен звук падающего стула, и сам Андрей, солнышко моё, показался в дверях, бледный, исхудавший, но с горящими глазами, ищущими Надю Попову.И вдруг хлопанье белых крыльев. В окне появился белый лебедь, любимец всех школьников Сахарного Тупика.
Он влетел в комнату, смело приземлился на стол и протопал красными лапами.
Все смотрели на белого лебедя. Я удивлена, мы же его похоронили? Катя шепчет мне: «Пуся Погорелов подарил Штромбергу лебедя, тот счастлив, как ребёнок».
Погорелов положил руку на мою чёрную ляжку (я не сказала вам, что тайно всю жизнь люблю Пусю Погорелова).
Лебедь рассыпал соль из солонки.
Я кинула щепотки соли за спину, чтоб не было беды».
P.S. Когда Кармен Фитигу появилась на Венис-Бич, в Лос-Анджелес приехал Булат Шалвович Окуджава. Он дал несколько концертов. Выглядел уставшим, болело сердце, но пел очень хорошо и произносил со сцены удивительные слова. Я был с Кармен на одном из его выступлений. После концерта Булат Шалвович долго молча глядел в васильковые глаза чёрной Кармен. «Я был в Сахарном Тупике, на вашей фабрике, подарили бюст мой, из сахара. Тяжелый, килограмм двенадцать. Дома щипцами откалывал уши, нос… Чай пил вприкуску». Громко засмеялся. Засмеялась и Кармен. Финал её одиссеи я нафантазировал. Он мне представился счастливым. А что если её брат так и не проснулся и спит, спит непробудным сном двадцать шестой год?
фото: ТАСС; Юрий Сомов, Владимир Федоренко/МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"
