Радио "Стори FM"
 Антимедведь

Антимедведь

Автор: Ираклий Квирикадзе

В ожидании, как разрешится интрига, получит Леонардо Ди Каприо «Оскар» за мужскую роль или не получит, Ираклий Квирикадзе рассказывает свои истории про медведей

В конце февраля в городе Лос-Анджелесе объявят победителей премии «Оскар» за 2015 год. В Москве в кинотеатрах уже месяц крутят фильм «Выживший», о котором говорят, что он-то и получит львиную долю оскаровских наград. 

Главная интрига – получит ли свою статуэтку Леонардо Ди Каприо? Злые языки придумали шутку: «Скорее медведь получит, а не Ди Каприо». Кто видел фильм, помнит сцену, где разъярённый медведь разрывает на части героя «Выжившего», которого играет Леонардо. Он уже был многократно номинирован на «Оскара», но ни разу не получил его. Леонардо Ди Каприо – выдающийся актёр, но этого не хотят признать киноакадемики. Все они похихикивают: «Нечего было тебе, Леонардо, ради золотой безделушки лезть в пасть к голодному медведю-отшельнику». 

Когда я смотрел на жуткое зрелище: Ди Каприо в когтях медведя, – мне вспомнился Краснодарский край, заросли ежевики, малины, голубики, куда я попал благодаря своему школьному другу Георгию Купарадзе. В брежневскую эпоху, будучи активным бизнесменом-подпольщиком, он организовал в Краснодарском крае совхоз для сбора диких ягод, растущих на склонах Кавказских гор.  

medved.jpg

Ягоды собирали, давили в огромных медных чанах, заливали сок в бутыли, на них клеили этикетки на польском, чешском, венгерском, югославском языках и грузовиками вывозили в Москву под видом натуральных соков из братских социалистических стран.  

Мой друг Корейко-Купарадзе конкурировал с другими подпольными ягодными королями. Нужна была реклама его соков, а я умел снимать, и у меня был профессиональный киноаппарат «Болекс», и я делал рекламу для друга, пионера советского бизнеса. Часто уезжал и жил в глухих, малодоступных ущельях Северного Кавказа, где медведи гонялись за сборщиками ягод. А однажды попался сам в когти медведя, и как попался?! Леонардо Ди Каприо в сравнении со мной получил от своего медведя-отшельника расслабляющий тайский массаж.

Если читатель повременит, я расскажу перед хроникой моего адского растерзания нежнейшую историю юношеской любви. К концу её мне был подарен киноаппарат «Болекс», который в моей взрослой жизни был разбит, тем самым медведем в зарослях диких ягод.

КИНОКАМЕРА СКОРCЕЗЕ

Рассказ этот, увы, не о выдающемся кинорежиссёре Мартине Скорсезе, авторе «Таксиста», «Бешеного быка», «Казино». Но мой герой тоже имел отношение к кино.  Артур Скорсезе был американским коммунистом, он уехал из родной Калифорнии и прибыл в СССР, объявил о своей огромной любви к стране, строящей коммунизм, был принят Никитой Сергеевичем Хрущёвым. 

Фотография, где Скорсезе в дружеских объятиях Хрущёва, обошла все газеты мира.  Года два-три он выступал по советскому телевидению, потом смолк, сошёл с политической арены, уехал в Батуми, зажил тихой жизнью рыболова (спиннинг, крючки, моторная лодка). Красный Артур (так он себя называл) был нашим соседом по улице Розы Люксембург, тридцать четыре. Имел жену Энди, дочь Оливию, а также узкоплёночный киноаппарат «Болекс». Артур был страстным кинолюбителем.

Я, шестнадцатилетний, курчавоволосый батумец с комсомольским значком на груди, читающий ночами не «Коммунистический манифест» Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а «Страдания юного Вертера» Гёте. Я бриолинил волосы, ненавидя свою курчавость. Предчувствуя, что вскоре нахлынет на меня графоманство, вёл дневник. Он-то и попал сегодня мне в руки благодаря просмотру фильма «Выживший» голливудского режиссёра, мексиканца по крови Алехандро Гонсалеса Иньярриту. Он и является основой моего рассказа. В дневнике тот Ираклий Квирикадзе, батумский шалопай, пишет: «Я люблю Оливию. Она высокая, рыжеволосая, у неё искривлён позвоночник. Оливия ходит в жёстком гипсовом корсете».  

Однажды воспользовавшись тем, что родители уехали ловить кефаль, она зазвала меня к себе и… Мы долго слушали пластинку Луи Армстронга, он пел и вливал в наши робкие сердца храбрость. Оливия долго снимала свой гипсовый корсет, я помогал ей в этой сложной процедуре. Но тут нагрянули её родители, и мне пришлось прыгать с балкона второго этажа в густые заросли рододендрона. Артур Скорсезе вышел на балкон и вместо того, чтобы стрелять из браунинга в совратителя его дочери (я знаю, у него был браунинг), он стал снимать на киноплёнку, как я постыдно покидал поле сражения.

Скорсезе постоянно что-то фиксировал на плёнку. То снимал шторм на Чёрном море, то жену Энди, прыгающую с вышки бассейна спортивного общества «Динамо», то дочь Оливию, которой участковый врач лечил простуженные бронхи… Зачем была снята эта сугубо медицинская сцена, не знаю, но я, приглашённый на просмотр в американское семейство, помню свой шок от вида обнажённых Оливиных грудей, изрядно больших, дышащих на белой простыне, прикреплённой к стене.

Меня вызывали в районный комитет комсомола. Инструктор Давид Георгиевич Гвахария, толстенный одноглазый мужчина, долго рассказывал мне об американской агрессии во Вьетнаме и велел вести записи моих наблюдений за американским коммунистом Скорсезе. Я обещал комсомольскому человеку быть бдительным. Прощаясь, он спросил, знаю ли я, что фамилия главного гитлеровского боевика была Скорцезе? И имя его было то ли Мартин, то ли Артур?

li.jpg
Великие Вивьен Ли и Роберт Тейлор

Но, увы, я не стал бдительным, я был по уши влюблён в Оливию с искривлённым позвоночником… Обнимая её в тёмном зале кинотеатра «Спартак», куда мы однажды забежали спрятаться от дождя, я увидел фильм «Мост Ватерлоо». Четыре сеанса подряд мы не выходили из кинозала, беспрерывно смотрели на великую Вивьен Ли и великого Роберта Тейлора. Родители Оливии вновь были в отъезде, я без спроса папы Скорсезе поставил камеру «Болекс» на треножник, заглянул в глазок, определил границы кинокадра, и мы стали танцевать знаменитый вальс при свечах из «Моста Ватерлоо». 

Оливия с искривлённым позвоночником была Вивьен Ли, а я, чучело с набриолиненными волосами, был неотразимым Робертом Тейлором. Мы выключили кинокамеру (сообразили), когда освобождали Оливию от мешающего нам обоим корсета…

Оливии было запрещено загорать на солнечном батумском пляже. Каждый день мы пропадали в тёмном кинозале. «Золотая лихорадка», «Похитители велосипедов», «Великолепная семёрка», «Чайки умирают в гавани», «Тарзан», «Джордж из Динки-джаза» и, наконец, сразивший нас наповал фильм «Рим – открытый город» с великой Анной Маньяни. 

До того как семейство Скорсезе поселилось на улице Розы Люксембург, тридцать четыре, я хотел быть полярником, зачитывался книгами об Амундсене, Нансене, Шмидте, теперь – кино, кино, кино. Артур Скорсезе сделал меня своим ассистентом. Он знал, что на сеансах в кинотеатре «Спартак» мы с его прелестной дочкой не сидели, сложа руки на коленях. Несмотря на это, мне было разрешено носить треножник и аппарат «Болекс» за «американским шпионом», как звал его мой дядя Кукуша Квирикадзе.

Мы со Скорсезе снимали чемпионат СССР по классической борьбе, в финале которого борец Антонченков, зажатый стальной хваткой борца Крыжо, издал громкий неприличный звук, как теплоход в тумане. Микрофон «Болекса» зафиксировал этот звук. Просматривая плёнку, мы со Скорсезе всегда хохотали на этом кадре.

Перед какой-то юбилейной датой, а может, на фоне какого-то международного конфликта об Артуре Скорсезе вновь вспомнили в «верхах».

В Батуми приехала группа Всесоюзного телевидения, от Артура нужны были хвалебные оды в честь обретённой им коммунистической родины. Скорсезе почему-то не очень хвалил её.

Приехали люди с американского телевидения. Красный Артур совершил перед соотечественниками хулиганский поступок. Во время интервью, говоря об американских духовных ценностях, он вдруг забросил микрофон за спину, приложил к штанам и издал тот самый звук, что и борец-тяжеловес Антонченков. Громкий и протяжный. Американские телевизионщики уехали недовольные, пустив слух, что в СССР Артур Скорсезе сошёл с ума.

Наступила мрачная пора. Артур перестал получать финансовую поддержку. Он искал работу и не находил её. Мой дядя Кукуша устроил его в санаторий «Светлый» в Махинджаури. Не теряя оптимизма, мы с Артуром снимали восход солнца над батумскими горами, Энди Скорсезе, сидящую в позе лотоса на батумском пляже, мою возлюбленную Оливию на первомайской демонстрации в Батуми, где она и её подруга Тамара Стороженко держат плакат «Догоним и перегоним Соединённые Штаты Америки», Оливию, поющую в кафе на базаре «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня». Я работал в этом кафе аккордеонистом-аккомпаниатором. Артур заснял момент, когда я смотрю на поющую рыжую красотку глазами, полными безумного огня. Кинокамера «Болекс» фиксировала моё меджнунство (по-персидски это значит «сошедший с ума от любви»).

Из-за Оливии мне крупно доставалось. Я дрался на танцплощадке, когда её, высокую, худую, большегрудую, приметил местный танцор диско и хулиган Энрико Сумбатов по кличке Динозавр. Четыре раза он ударил, семь раз я падал на паркетный пол танцплощадки и каждый раз вставал, пока Динозавр устало и презрительно не сказал своим дружкам: «Момацилет эс тилиани» («Уберите от меня этого вшивого»).

«В Америке плохо, здесь не сладко, куда теперь, на Тибет?» – спрашивал Артур свою жену Энди. Китайские коммунисты, словно услышав его, разгромили тибетские храмы и монастыри.

Семейство Скорсезе покинуло Батуми на теплоходе «Адмирал Нахимов». Я их провожал, обещал Оливии стать знаменитым кинорежиссёром. Она повесила мне на шею алюминиевый медальон с витком рыжих волос. Не выдержав горьких слёз нашего прощания, Артур вручил мне «Болекс». Я опешил.  «Он твой, Ираклий, снимай своё кино!»

Оливию мама подняла по трапу. Всё происходящее напоминало индийский фильм. Надо было только запеть мне на пирсе Оливии на отплывающем «Нахимове», а может, стоя на носу парохода, как тот же Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет.

«Болекс» стал моим другом-врагом. Все деньги уходили на покупку плёнки. Я купил два осветительных прибора, списанных на «Грузия-фильме», привёз их в Батуми. В подвале соорудил что-то похожее на лабораторию и крошечный павильон. Снял фильм, в котором выкрашенный чёрной краской мой дядя Кукуша Квирикадзе душит свою жену Настю Дзугутову, спрашивая: «Дездемона, где носовой платок, который я подарил тебе?» Странный подбор актёров: Отелло – низкорослый, с выбитыми передними зубами венецианский генерал, Дездемона – огромная, как стог сена. 

Мой дядя Кукуша бредил актёрством. Это он оплатил кинопостановку «Отелло». Друзья дяди Кукуши, которых он собрал на кинопремьеру, напившись (дядя ошибся, организовав до просмотра шашлыки и вино), хохотали, глядя на экран, падали со стульев. Кто-то сбил кинопроектор, он упал на пол. Дядя Кукуша плакал пьяными слезами. Тётя Настя схватила со стола только что зажаренного поросёнка и стала бить им неблагодарных зрителей. Друзья Кукуши вновь стали падать со стульев, на этот раз не от смеха…

vals.jpg
Знаменитый вальс из "Моста Ватерлоо"

Так завершилась моя первая кинопремьера. Я перестал снимать игровые фильмы. Взял свой «Болекс» в летний сад филармонии, где приехавший в Батуми Ван Клиберн играл Первый концерт Чайковского.

Я мало чего добился в жизни, не снял великий фильм, за который обещал я Оливии получить «Оскара», не снял даже какой-нибудь приметный фильм, которым мог бы похвастаться перед вами…

Остались пожелтевшие от времени киноплёнки, снятые узкоплёночной камерой «Болекс», где моя любовь, рыжая Оливия, снимает с себя гипсовый корсет, где огромную Дездемону душит мелкий Отелло, где Хрущёва, уставшего плыть, подбирает катер.

Какое-то время я ездил с «Болексом» на Северный Кавказ к моему другу Георгию Купарадзе, в его ягодный совхоз «Заря коммунизма». Здесь в дневнике «чёрная дыра» – вырваны страницы. Содержание их я не помню. Начну прямо со сто четвёртой страницы, где на верхней строке заглавие:

СОВХОЗ «ЗАРЯ КОММУНИЗМА»

Фантастическая история произошла с Булатом Алешковским, бригадиром сборщиков лесных ягод. В деревне Солёная совхоза «Заря коммунизма» в бригадах трудились женщины – молодые, выносливые, умеющие взбираться на крутые склоны и лезть на крутые скалы. Они уходили в глухие леса, тёмные ущелья, с плетёными корзинами за спиной. Каждая сборщица приносила совхозу от трёх до пяти тонн отборной малины, брусники, голубики, ежевики…

Получали женщины за это небольшие деньги, но побольше, чем в других ягодных совхозах.  Думаю, мой друг Георгий Купарадзе ценил труд своих работниц. Но медведи были огромной проблемой. Они любили полакомиться ягодами, и не раз пути сборщиц и медведей пересекались в одной точке.  Пересечения эти приводили к катастрофам.

Женщины лишались то пальцев, то ушей, то жизни. Георгий Купарадзе нанял пятерых стрелков-чеченцев, по числу женских бригад. Но чеченцы не имели права отстреливать животных, которые были под крылом «Красной книги». Выстрелами их отпугивали, отгоняли, но вскоре медведи поняли, что закон на их стороне, и стали множить кровавые хроники. Вот строки моего давнего дневника: «Отгрызли ступню Чижиковой Евгении, через неделю Татарниковой Алёне медведица исцарапала плечо»…

Бригадир Булат Алешковский бегал с трещоткой от бригады к бригаде и не раз отпугивал затаившегося бурого страшилу, подсматривавшего из-за кустов на сборщиц. Булат соорудил деревянную пику, в которую были вбиты четыре больших острых гвоздя. С этой пикой он не раз набрасывался на хищника, который мчался к сборщице, собираясь сбить её с ног и завладеть плетёной корзиной, полной наслаждения. Три лета Булат носился по склонам Северного Кавказа – пикадор-защитник. Он уговорил начальника (так все в Солёной деревне звали моего друга Георгия) приобрести коня. На коне Булат Алешковский с пикой стал походить на Дон Кихота.  Какое-то время медведи затаились и притихли. Совхоз «Заря коммунизма» перевыполнял планы сбора ягод…

Первого мая, Седьмого ноября, в День Победы над фашистской Германией, в День Военно-морского флота СССР устраивались парады. Вся деревня Солёная, человек восемьдесят, выходила на единственную улицу имени маршала Будённого и маршем проходила мимо стоящего на стуле Булата Алешковского. Рядом с бригадиром стоял главный инициатор Солёных парадов, человек, который всю жизнь развлекался странными развлечениями, – Георгий Купарадзе. Глядя на сборщиц ежевики, брусники, малины, голубики, их мужей, братьев, возлюбленных, работающих на заводе, производящем соки дружественных социалистических стран, идущих с алыми флагами, он густым басом выкрикивал лозунги: «Да здравствуют вожди мирового пролетариата Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин, Че Гевара, Фидель Кастро!». Сборщицы ягод и их мужчины кричали «ура!», а Купарадзе сочинял другой лозунг: «Да здравствует старший брат Владимира Ильича Ленина Александр, первым метнувший бомбу в царизм! Он взорвался, словно огненный факел, осветив темноту, в которой брёл голодный пролетариат!» Купарадзе выкрикивал лозунги, сотканные из пёстрых газетных клише. 

Однажды мой друг Георгий принёс бригадиру Булату Алешковскому журнал «Наука и жизнь», где говорилось, что канадцы изобрели для своих лесных работников наряд, защищающий их от нападок медведей. Журнал «Наука и жизнь» сообщал также, что вспышки ярости медвежьей и беспричинные нападения на людей во всём мире участились. «Медведи вышли из леса и носятся по асфальтовым джунглям… Как их остановить?» Эта статья в «Науке и жизни» совпала с нерадостным событием местного значения. Лохматый любитель ягод лакомился в кустах Ачигварского ущелья. Его потревожила Василиса Васильевна Колобкова, одна из лучших совхозных сборщиц. 

К её пышному телу и зелёным глазам и Григорий Купарадзе, и Булат Алешковский были неравнодушны. Мне она тоже нравилась, но шансы были у них. Один в недавнем известный танцор грузинского академического ансамбля Сухишвили-Рамишвили, другой – атлет, похожий на былинного витязя, если, конечно, с фамилией Алешковский можно быть былинным витязем. Их общая любовь –  Василиса – шла по лесу, как Красная Шапочка, с корзиной, полной ягод, может, даже пела, как классическая Красная Шапочка в спектаклях театров юных зрителей, но встретился ей не классический книжный волк, а медведь. Увидев Василису, он зарычал, потянул лапу к корзине, та подняла корзину, защищаясь, и это была ошибка – медведь обрадовался стольким сладостям и, вырывая корзину, откусил пышнотелой сборщице безымянной палец. Василиса закричала, эхо разнеслось по всем северокавказским ущельям. Мой друг Георгий скинул с коня бригадира Алешковского, погнался за медведем, желая догнать и расстрелять его за безымянный палец.  Конь врывался в малинники. Медведи, почуяв угрозу, попрятались. Георгий вернулся, в деревне засел с Булатом за сооружение, шитьё (не знаю правильные слова) защитного наряда «Антимедведь». Это было время, когда не существовал компьютер, Интернет, найти чертежи и расчёты канадского одеяния не оказалось возможным. «Я сам, я сам, я сам», – шептал Булат, работая в сарае. 

Первый экспериментальный экземпляр антимедвежьего наряда выглядел невероятно громоздким. Была осень. Я застрял в Солёной, пытаясь в закрытой от мира деревне написать сценарий, и по просьбе Купарадзе делал съёмки наистраннейших испытаний. Для проверки своего сооружения Булат надел наряд на себя и пошёл в лес. Как описать вид Алешковского, упрятавшего себя в «Антимедведя»? Думаю, медведи бы испугались, встретив в лесу такое чудище. Может, в этом была идея сооружения из стальных пластин, которое с головы до ног должно было окольцовывать тело сборщицы диких ягод. 

В эксперименте им (ею) был Булат Алешковский. Казалось, он шёл, неся с собой сотню хулахупов. Средневековые рыцари, участники Крестовых походов, выглядели рядом с ним как кузнечики перед мельничными жерновами.  Два дня ходил Булат по ущельям, желая встретить медведей, отдаться им на растерзание. Алешковский был похож на выдающихся экспериментаторов, которые пили яды, заражали себя чумой, холерой, чтобы изучить, как протекает болезнь, как организм сам себя защищает. Алешковский шёл, говоря медведям: «Вот я, ешьте меня!» Я снимал его то вблизи, то издали. 

Однажды он споткнулся и упал (слава богу, стальной наряд не рассыпался). Вставал он очень долго. На третий день большущий медведь, выпрыгнув с рёвом, сбил Булата с ног и яростно стал мять стальные пластины. Я растерялся. Сражение происходило в трёх шагах от меня, хотелось влезть на лиственницу или на ель. Булат смотрел на медвежью пасть, буйствовавшую в сантиметре от его лица. Он увёртывался от клыков, которые, расширяя щели меж стальных пластин, зло тянулись к его уху, лбу, бровям… «Снимай!» – крикнул он. Я только тогда вспомнил о своих обязанностях и, подняв к глазам «Болекс», нажал кнопку… Мимо как-то необычно спокойно прошёл второй медведь, похоже медведица. 

Я глядел в объектив с каким-то непонятным чувством, то ли бесстрашия, то ли заторможенности, то ли честного участника рискованнейшего эксперимента. Булат Алешковский, во сто крат более заторможенно и бесстрашно, следил за действиями медведя. Хищник три раза его подбросил, Булат, как космонавт в капсуле, совершил полёт и приземлился в колючих кустах ежевики… Я, думая о правильном освещении (и конечно же, о безопасности – не скрою, я «бздел» – слово грубое, но точное), встал с другой стороны куста. Когда клыки медведя дотянулись до плеча Булата, он закричал и ударил железной рукой по медвежьей пасти. Тот отскочил, постоял, словно раздумывая, доводить битву до победного конца или бог с ним, с этим существом-хулахупом. К моей радости, хищник повернулся и углубился в чащу. 

Я тащил к деревне Алешковского, обессиленного и теряющего кровь. Мой друг Георгий Купарадзе повёз его в Пятигорск, где через три дня тот выписался из больницы, вернулся в совхоз «Заря коммунизма» и стал сооружать версию «Антимедведь-2». Булат оказался одержимым изобретателем. 

Кончился сезон сбора ягод. Сценарий, над которым я мучился всё лето, «Слёзы розовощёкого Дон Жуана» никак не хотел завершаться. Георгий Купарадзе уехал по бизнес-делам в Москву (Ленинград, Киев, Таллин) – проталкивать свои соки и воды, с ним уехала Василиса Колобкова. Булат, огорчённый отъездом Василисы, тратил деньги, оставленные моим другом, экономно и честно на развитие проекта «Антимедведь-2».  И вот наступил день, когда я вышел с кинокамерой «Болекс» следовать за Алешковским, облачённым в антимедвежий наряд, вновь на битву с медведем!

Предполагалось, что медведь осенью будет голодным и более злым. Булат велел и мне надеть вариант защитного наряда. Шаровары из плотной стальной кольчуги, натянутой на те же самые кольца хулахупа. Голова спрятана в шар из плотной пластмассы. Есть такой экстравагантный модельер Бартенев (думаю, правильно называю его фамилию), он оценил бы футуристичность наших нарядов, в которых мы прошли по деревенской улице и углубились в лес… Как-то очень скоро раздался хруст, потом рёв.  Словно медведь знал о причине нашего появления в ущелье, знал, что надо нападать не на меня – фиксатора события, а на изобретателя «Антимедведя-2».  

Грузный, явно голодный, он набросился на булатовский, сверкающий серебром наряд. Я снимал.  Медведь не смог повалить изобретателя. Тогда он поднялся на задние лапы и рухнул на смельчака. Стал яростно рвать его металлическую кольчугу. Вначале у гиганта это не очень получалось. Булат даже повернул голову ко мне в своём пластмассовом шаре и улыбнулся с чувством детского удовлетворения: «Не по зубам Топтыгину». Но после четвёртого наскока кольчуга разодралась, где-то рассыпались кольца. Медведь ринулся на незащищённые места, Булат сунул в медвежью пасть свою металлическую руку, но она хрустнула…

В пластмассовом шаре глаза изобретателя просили о помощи. Что мне было делать? Не соображая, весь отданный инстинкту выживания, я побежал… Медведь повернул голову на движущийся странный предмет (на меня, пластмаcсоголового). И, потеряв интерес к первому странному предмету, погнался за мной. Догнав в три гигантских прыжка, свалил –и тут вспомните эпизод из фильма «Выживший» Алехандро Гонсалеса Иньярриту, что медведь делает с Леонардо Ди Каприо. И, представляя то же самое адское действо, подумайте: Леонардо Ди Каприо дёргался под компьютерным медведем. 

Я же, автор этих строк, отбивался от полутонны железных мышц реального медведя, удары которого так сильны, что их не выдержал бы и Майк Тайсон. Меня спасала эта непробиваемая стальная кольчуга, сотканная выдающимся изобретателем Булатом Алешковским, бригадиром сборщиц ягод совхоза «Заря коммунизма», организованного моим другом, подпольным миллионером Георгием Купарадзе.  

Медведь меня терзал, но вот что-то случилось с ним, я не сразу понял, моё тело, голова, упакованная в пластмассовый шар, были задвинуты в густой ельник. Я видел только свою камеру «Болекс», которую бросил во время побега, она поднималась и падала на голову хищника, нависшего надо мной. Камеру держал Булат Алешковский, но не снимал, а бил «Болексом» медведя. Булат спасал меня. Бил, бил, бил! Медведь в какой-то момент вырвал «Болекс» из рук моего спасителя и – о боже! – стал грызть, жевать железный предмет. Потом, устав от всех нас, трёх железных предметов – «Болекс», Булат, Ираклий, – повернулся и ушёл в лес. 

Перед тем как исчезнуть, он оглянулся, посмотрел, словно сказал что-то вроде: «Из-за этого идиотского «Антимедведя-2» вы и затеяли весь этот кипеш?»  Сказал и пошёл, скрылся в чаще. Может, он сказал и то, что я не услышал: «Зачем делаете эти фальшивые соки? Выдаёте их за продукцию социалистических стран –  Болгарии, Венгрии, Югославии, Польши? Оставьте в покое наши кусты малины-ежевики!» Не знаю, сказал ли он это? Думаю, что да! Я был разбит. Мой киноаппарат «Болекс» был разбит. Им я больше никогда ничего не снимал. 

Мой друг Георгий Купарадзе забросил соки, занялся другими бизнесами, уехал в Америку. Совхоз «Заря коммунизма» перестал существовать. «Антимедведь-3» так и не состоялся, как уверял меня Булат Алешковский, жаждущий сотворить что-нибудь хорошее и нужное для человечества! Он женился на Василисе Колобковой, вернувшейся после годового турне любви с моим другом. 

…Однажды ночью раздался звонок: «Здравствуй, Ираклий, я Оливия Скорcезе… Твой телефон дал мне один грузин, танцор Джордж Купарадзе. У него бизнес с моим мужем… А я в Москве! Увидимся?» Я полетел в Москву. Мы условились встретиться у памятника Пушкину на Тверской. Я знал, что она будет с мужем. Но то, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. 

Я стоял за памятником Александру Сергеевичу и вглядывался в двухсоткилограммовую женщину в белом сарафане и соломенной шляпе с белой огромной розой на полях. Рядом стоял двухсотпятидесятикилограммовый муж- бизнесмен и трое их же объёмов юношей… Все пятеро смотрели на Пушкина, что-то говорили, громко хохоча. Я поступил ужасно – постоял минуту, разглядывая полуторатонное семейство, и смешался с толпой. 

Я не раз думал, а может, это была не Оливия? Если это была Оливия, может, она хотела увидеть меня, познакомить с весёлым мужем и весёлыми мальчиками? Но я, совершив один из худших в моей жизни поступков, бежал от чудесных пантагрюэлей. Может, поэтому в Госкино СССР не приняли мой сценарий? Судьба наказала. Но три года спустя на конкурсе во Франции «Слёзы розовощёкого Дон Жуана» получили Гран-при.  Написан сценарий был в совхозе «Заря коммунизма», в окружении медведей, которые загрызли кинокамеру «Болекс», которую подарил мне «американский шпион» Артур Скорсезе, чью дочь Оливию я любил и с которой поступил так некрасиво, так по-свински… Медведи и то были честнее… 

Сегодня, в феврале 2016 года, хочу сказать спасибо Алехандро Гонсалесу Иньярриту, фильм которого «Выживший» напомнил мне всю эту полузабытую историю… Я готов в шкуре медведя (может, это «Антимедведь-7»?) выйти на сцену зала Кодак и вручить Леонардо Ди Каприо «Оскар» (шутка).

фото: REX/FOTODOM; LEGION-MEDIA; DDP, ULLSTEIN BILD/VOSTOCK PHOTO

Похожие публикации

  • Бумажный тигр
    Бумажный тигр
    Ираклий Квирикадзе сознался, что эта история давно бродила по тёмным лабиринтам его памяти, просясь наружу. И вот выдался случай
  • Много желтых ботинок
    Много желтых ботинок
    Мы снимали финальный эпизод фильма «1001 рецепт влюблённого повара», смерть героя. Пока ставили осветительные приборы, Пьер Ришар веселил всех очередной смешной историей, мы хохотали... И тут раздалась команда: «Внимание! Мотор! Камера!» Непонятно, как ему это удаётся?! Пьер стал играть смерть героя, плакали все, даже шофёр «Лихтвагена», даже гримёрша Эльза, которая постоянно сбегала к возлюбленному... и где-то рядом выла совсем по другому поводу
  • Параджаниада
    Параджаниада
    Рассказ о режиссёре Параджанове без упоминания его великих фильмов