Радио "Стори FM"
Узники вдохновения

Узники вдохновения

Автор: Ольга Филатова

Любовь – это один из самых устойчивых брендов в мировом информационном поле. Ради любви в мире каждую минуту случается что-нибудь прекрасное. Совершается впечатляющее. Жизнь расцветает примерами для подражания. Какими?

Любовь в действии. О чём и поговорить-то, если не о ней? Поговорить в самом широком смысле – сонет написать, новеллу, эпос, наконец. Всё о ней, всё о ней! Роман, ноктюрн, живописное полотно 10 х 15 кв. м. А как ещё рассказать о разбирающих тебя чувствах? Вот, к примеру, как не рассказать? Наш сосед, очень скромный молодой человек, на днях разбил свой «мерседес» о стену городского парка. Разогнался на высокой скорости и пересчитал кирпичи передним бампером и отчасти собственной головой. На почве сильного чувства к особе, проживающей на одной с ним лестничной площадке. Школьная любовь. Особа, видите ли, в частной беседе обмолвилась, что купленный посредством автокредита автомобиль вовсе не является пределом её, особиных вожделений, поскольку противоречит её имиджу. К слову, для 80-го года рождения автомобиль был бодрячком. Зря она это, вовсе зря. Зато как он помчался в городской парк, тряся подвеской, ещё долго будут обсуждать соседи влюблённых. А очнулся, кстати, горе-водитель на больничной койке, в реанимации, от прохладного прикосновения женской ладони к своему лицу. Поступок автовладельца убедил возлюбленную, что парень он стоящий, в случае чего способен на многое. Вот история, достойная пера Данте! Наверняка она ещё всплывёт на страницах какого-нибудь прославленного блога, через век-полтора. А как вы думаете, где брали сюжеты великие литераторы? Да подбирали у себя же под ногами.


Женщина французского литератора

Великий, прямо-таки исполинский писатель позапрошлого века Виктор Гюго однажды совершил поступок не хуже убийства автомобиля. 

Виктор Гюго
Виктор Гюго

У Гюго, который на тот момент ещё не был Львом Толстым, а был он просто сирота казанская, имелась любимая девушка. Очень хорошенькая. Звали её, допустим, Адель Фуше. И тоже, как в предыдущей главе нашего декамерона, жила с будущим писателем, почитай, в одном подъезде. Взаимное чувство их охватило ещё в детстве, в подростковом возрасте окрепло, расцвело. Однако к тому моменту, когда юные сердца принялись уже потихоньку малинничать в буковой аллее, родители, до той поры безмолвствовавшие, нашли, наконец, что молвить. Они возроптали. Оказалось, что юный бесприданник Виктор совершенно не пара их прекрасно воспитанной красавице, достойной чего-нибудь большего. Влюблённых растащили. Меж тем разлука подействовала на чувства влюблённых как цемент. Они схватились. В девятнадцатом веке умели расставаться, любили писать письма, хранить всяческие сувениры-аморе: камеи, сушёные розы, зажатые между страниц, реснички там, локоны в медальонах, обрезки ногтей, даже, кажется, целиком заспиртованные фрагменты попадались, впрочем, это если расставались с концами. А для юношей и юниц, не ведавших в любви ничего слаще краденого поцелуя, разлука вообще оказывалась программным мероприятием по укреплению чувств. Едва расставшись, Виктор с Аделькой вцепились в письменные принадлежности.

adel.jpg
Законная жена Гюго Адель Фуше

«Высокий и умный лоб, глубоко вырезанные и раздувающиеся ноздри, облик искренний и спокойный, что-то надменное, задумчивое и невинное в выражении лица... В обращении он был сдержан, холоден, вежлив и замкнут... Нищета держала его в своих лапах. Было такое время в жизни Мариуса, когда он подметал лестничную площадку перед своей дверью, покупал в зеленной на одно су сыру бри... Одной отбивной котлетой, которую он жарил сам, он питался три дня: в первый день он съедал мясо, во второй день съедал жир, на третий день обгладывал косточку...» Конечно, не впрямую самого себя Гюго описал, но господина Мариуса из своего романа «Отверженные», столь близкого ему по всем жизненным коллизиям, что сомневаться не приходится – Мариус и есть сам Виктор. И неудивительно, что родители девочки Фуше по достоинству оценили все недостатки этого молодого леопарда. Одного взгляда в его пылающие глаза было достаточно, чтобы понять – далеко пойдёт.

Черноглазая Аделька была не менее привлекательна, чем… любая юная француженка, о которой уже в двенадцать лет соседи говорят: «А вы замечаете, как наша Н. с каждым днём хорошеет?» Лобик у неё был чистенький, локоны кудельками. И вся она была подобна жемчужине в ладони ребёнка. Обыкновенно супруги Фуше снимали летнюю резиденцию в окрестностях Парижа, чтобы расслабиться под сенью, вдали от столичной толчеи. Однако на этот раз они увезли девчонку в Дрё – за пару сотен километров. Подальше от пламенеющих очей Виктора. И вот почему: из Парижа было невозможно попасть в Дрё не нанимая экипажа. И папа Фуше прекрасно понимал, что у влюблённого в его жемчужину юноши не найдётся лишнего су, чтобы починить башмаки, куда уж ему наскрести на поездку. «Не пешком же? – посмеивался папаша. – Побежит он догонять? Не догонит теперь, всё, всё!» На что он надеялся? На здравый смысл. Но здравый смысл – последнее, что стоит искать за душой влюблённого юноши, вечно томимого голодом и вожделениями. На голодный желудок ведь и спать особо не ляжешь.

Любовь человека сильного духом похожа на музыкальное произведение. Она живёт только в тот момент, когда воплощается в действие. Так музыка не существует без музыканта. Так и любовь. Мужчина, женщина – не источники любви. Они её инструменты. Виктор Гюго, этот Жан Вальжан и Мариус в одном лице, не мог молчать любовь. Не мог ничего не делать и ждать. Он пошёл.

Попробуйте повторить! Летом 1821 года Виктор писал своему товарищу: «Весь путь я прошёл пешком, под знойным солнцем, и нигде на дорогах не было ни малейшей тени. Я измучился, но горжусь, что отмахал «на своих двоих» двадцать лье; на всех, кто проезжает в экипажах, смотрю с жалостью; если бы вы сейчас были со мною, перед вами было бы самое дерзкое двуногое существо...» В общей сложности он прошагал тогда 350 километров пешком. По дороге ему пришлось выпросить у каких-то крестьян верёвку – у его башмаков отвалились подошвы.

«Надо же, какая удача! И вы здесь?» – с такими словами Виктор обратился, встретив семью Фуше на променаде в Дрё. Вымысел простодушный и прозрачный, но он, конечно, растрогал такого добродушного человека, как Пьер Фуше. Виктора он помнил хилым младенцем на руках у кормилицы. Папа расчувствовался, даже согласился на брак. На самом деле, ну не желал же он своей дочери горя! А желал, наоборот, личного и семейного счастья. Виктор же со своей стороны пообещал, что с литературными упражнениями скоро поправит своё материальное и общественное положение. Вот, начал же он сейчас большой роман в духе Вальтера Скотта «Ган Исландец»… Папа был, правда, не так легковерен, чтобы броситься в объятия красноречивого бессребреника, хоть бы даже и такого самоотверженного. Как говорят французские сыроделы: «Утром молоко – вечером сыр. Вуаля!» Вот почему видеться с почти невестой Виктору запретили, однако же не запретили обмениваться письмами. И одно это было уже хорошо. Поскольку, и правда же, Виктор там принялся сочинять роман. Тем временем у него крайне своевременно усопла матушка, которая, кстати, пила из них с братом все соки и тоже была очень против этого брака, но тут, очевидно, из-за чисто материнской придури. Хотя время показало, что покойная была не так уж далека от истины. Да «своего-то умка не пришьёшь», говорят парижские белошвейки. И вот осенью 1822-го в соборе Сен-Сюльпис состоялась свадьба Виктора Гюго и Адель Фуше, юных и прекрасных, как ангелы. Аделька стала законной и единственной, кстати, супругой писателя. Она родила ему пятерых детей. Что, впрочем, не помешало истории этой любви однажды повернуться совершенно неожиданной стороной.

Несколько лет после свадьбы счастье лилось на них с неба, примерно как и слава Виктора, быстро набиравшего писательский рейтинг. Родились двое детей, издатели хорошо платили за книги, что позволило вчера ещё нищему «Мариусу» снять вполне вместительный особняк, а о сухой корочке своей юности вспоминать с усмешкой. Вскоре его гонорары перекрыли самые смелые прогнозы папаши Фуше. С выходом в свет бестселлера «Собор Парижской Богоматери» плюс поэтического сборника «Осенние листья» Виктор прославился совершенно бесспорно, став первейшим литератором тогдашней современности. Но слава никогда не приходит одна.

На огонёк, горящий в окне кабинета знаменитого писателя, непременно слетаются завистники. Чем они могут навредить? А вот смотрите. 

Вообще-то с писателями такое случается на каждом углу. Взять хоть нашего Фёдора Михайловича Достоевского (царствие ему небесное). Тоже он сидел там, жевал-жевал бороду, считал гроши да скрипел стулом – книжки писал, пока молодая жена не знала уже, куда деваться от счетов и несбывшихся надежд. Заметьте, так ведь и сгинула бедная девочка с тоски. Машенька эта или Манечка… неважно. Вот выходи после этого замуж за великого писателя. Никогда этого не повторяйте! Семь раз подумаешь. А Аделька? Вы думаете, она была такая дурочка? Сидела она, сидела, рожала-рожала, уже третьего, смотрит – Виктор-то всё пишет-пишет, как каторжный. К слову, кто открывал хоть одно произведение этого мастера слова, не мог не заметить очевидное: в некоторых местах можно было бы и покороче. Нет! Одних счетов из чернильного магазина на имя Виктора Гюго накопилось три стопки за год. А сам-то сидит, запершись в кабинете, и губами шевелит, уставившись на бронзовый прибор. И вот, как оно давно замечено, что литература литературой, а вот если ты перестанешь обращать внимание на молодую жену, она беспременно ответит тебе тем же, так оно и вышло. В гостиной писателя всё время курил  вроде как его хороший друг, единомышленник и душа-человек, поэт, даже литературный критик… как его?... Сен-Бёв, что ли. Впрочем, неважно. Кто их, критиков этих, одарённых поэтически, сегодня упомнит? Да и зачем? Все они одинаковы, улыбаются, поцелуйчики, щёчки масленые, будто только что из-за стола. Вот с этим-то дядечкой у Адельки и началось. Благо он всё время был под рукой. И что тут началось, «мама дорогая!» – так говорят французские акушерки, принявшие двойню.

Виктор Гюго
Гюго с женой Адель и детьми: Шарлем, Франсуа и Адель у ног матери

Виктор Гюго не пережил измены жены. Вернее, как человеческое существо он не умер. Но как прежний, наивный и безрассудный юноша он перестал существовать. Пожалуй, это был момент, когда он окончательно перестал быть Мариусом с его лёгкой душой и стал Жаном Вальжаном, бывшим кандальником. Непорочная, почти святая в его глазах Аделька, добытая им практически с подвигом, незыблемая, как кирпичная стена, часть его жизни. Он ошибся. Что он там пережил, потрясённый до самых основ, никому не ведомо. «Кто виноват?» и «Что делать?» – французы таких вопросов не задают. Может, просто потому, что в их распоряжении в таких случаях всегда не водка, а… шампанское?

Любовь – дрожжи творчества. Виктор Гюго был слишком ещё молод и полон сил, чтобы навеки упасть в пучину личной драмы. Он продолжал писать. Как писателю ему ещё предстояло насочинять горы нетленных рукописей. Создать сюжеты, над которыми разрыдаются потомки. Для этого ему просто как воздух нужна была любовь – источник вдохновения. Именно любовь он ставил превыше всего, что можно встретить в жизни. И вот что он сказал: «Важнее всего на свете, важнее дочери, важнее Бога – твоя любовь». Но это он написал уже не жене, а прекрасной, как орхидея в лучах рассвета, Жюльетте Друэ. Было бы сердце, а любовь в нём поселится.


Вторая жена французского литератора

«У меня два дня рождения, оба в феврале. В первый раз, появившись на свет 28 февраля 1802 года, я был в руках моей матери, во второй раз я возродился в твоих объятиях, благодаря твоей любви, 16 февраля 1833 года. Первое рождение дало мне жизнь, второе дало мне страсть». Сказал-то он, конечно, мощно. От таких слов недолго и с ума сойти, если ты – женщина. Но обольщаться не стоило. Не первая и не последняя она была, кому Виктор посвятил мощнейшие слова и фразы. Много было женщин у Виктора Гюго. Завистники утверждают, что было их не менее двух сотен. И все они получали стихи, конфеты, букеты, драгоценности и всякие удовольствия. Однако лишь эта Жюльетта Друэ оказалась самой стойкой и самой литературно увековеченной. Кто мог подумать, что эта интрижка продлится полвека? В чём там было дело? Может быть, опять в том, что она ему крайне дорого досталась?

julieta.jpg
Жюлльетта Друэ
Жюльетта была сиротой, её воспитали бенедиктинки. Но, едва покинув ворота пансиона, она отправилась... куда бы вы думали? В богему. Красавица сделала ставку на свой единственный капитал – красоту. Сиротка была достаточно хороша, мужчины быстро оценили её достоинства, поэтому у неё никогда не было проблем с деньгами: желающих оплатить капризы сироты всегда оказывалось предостаточно. Жюльетта процветала. Сначала в качестве натурщицы и любовницы знаменитого художника, затем в роли актрисы столичного театра.

Богемный стиль жизни великолепно подходит для тех, кто не имеет шансов на приличный брак, но имеет на него претензии. В глубине души каждая содержанка мечтает попросту выйти замуж. Мужчины, слетающиеся на блеск её очарования, не представляют, в какой опасности они находятся. Чем громче она смеётся, распыляя вокруг себя споры своей женственности, тем сильнее в ней эта жажда – замуж! Замуж! И горе тому, кого не минует страсть. Вертеть сразу несколькими любовниками – прекрасное занятие для красавицы юных лет. Пять, десять лет. А потом? Встреча с Виктором Гюго произошла в самом для неё расцвете. Жюльетте исполнилось двадцать шесть лет. Она ещё не очень громко смеялась. Она обожала сочинять афоризмы. Например, такой: «Женщина, у которой всего один любовник, – ангел, у которой два любовника – чудовище. Женщина, у которой три любовника, – настоящая женщина». В общем, это была типичная куртизанка, впрочем, и не скрывавшая того. Красота плюс кладезь готовых афоризмов – просто находка для знаменитого писателя, который не собирался разводиться с женой. А Жюльетта и не просила его о разводе. Любовь, и только любовь, чистое вдохновение – вот цель, которую якобы преследовали оба любовника. Жюльетта не подавала виду, что ей бы тоже не помешало выйти замуж. И вовсю строила из себя дикую орхидею.

С Виктором же случилось то, чего и сам он никак не ожидал от своего сердца, – он очень всерьёз полюбил свою новую любовницу. И как-то прям распереживался, внезапно со всей трезвостью обнаружив, что он далеко не первый, не последний и не единственный любовник Жюльетты.  А обнаружив сей факт, он просто взбесился. Какой-то ужасный русский купец, весь в овчине, соривший деньгами, встал на его пути перед дверью Друэ. Да и вообще, похаживали вокруг всякие, с горящими взорами, хорошо одетые граждане. И, спускаясь по лестнице, счастливый от свидания с любимой женщиной, он обнаруживал, как некто единомоментно взлетает, окрылённый перспективой свидания – с кем же?  Тут же хлопала знакомая дверь, раздавался смех, топот ног и звон бутылок. Виктор снял Жюльетте особняк, чтобы безраздельно владеть её временем и местом. Но это не помогло. Любимая не собиралась расставаться ни со своим образом жизни, ни со своими доходами. И вот тогда этот страстный и цельный человек поставил условие – или я… или всё остальное. Виктор обязался содержать Жюльетту, оплачивать счета и даже оплатить все её долги (он ещё не знал, что эта сумма окажется стократ больше ожидаемого), чтобы Друэ покинула театральную сцену, отказалась от светской жизни и своих многочисленных поклонников, превратившись в «тень гения». Можно сказать, что он таким образом купил объект своего вдохновения, саму свою музу с потрохами.

Интересно, что на фоне всего этого разгула страстей Гюго продолжал соблюдать некие светские условности, чтобы не наводить тень на плетень собственной семьи. Так, например, отдыхая с семьёй у моря, он захватывал с собой Жюльетту, поселял её поодаль и наслаждался семейным покоем вкупе с романтическими ощущениями. Жюльетта была у него теперь всегда под рукой. Расставаясь, они для поддержания тонуса принимались сразу же переписываться. «Да, я пишу тебе! И как я могу не писать тебе... И что будет со мной ночью, если я не напишу тебе этим вечером?.. Моя Жюльетта, я люблю тебя. Ты одна можешь решить судьбу моей жизни или моей смерти. Люби меня, вычеркни из своего сердца всё, что не связано с любовью, чтобы оно стало таким же, как и моё. Я никогда не любил тебя более, чем вчера, и это правда... Прости меня. Я был презренным и чудовищным безумцем, потерявшим голову от ревности и любви. Не знаю, что я делал, но знаю, что я тебя любил...» – строчил он. «Я люблю тебя, я люблю тебя, мой Виктор; я не могу не повторять этого снова и снова, и как сложно объяснить то, что я чувствую. Я вижу тебя во всём прекрасном, что меня окружает... Но ты ещё совершеннее... Ты не просто солнечный спектр с семью яркими лучами, ты само солнце, которое освещает, греет и возрождает жизнь. Это всё ты, а я – я смиренная женщина, которая обожает тебя. Жюльетта».

Современная женщина и представить себе не захотела бы такой «стабильности» в своей жизни и любви. Вместо поцелуев – стопки писем, вместо семейных обедов – одинокие завтраки, вместо собственных детей – дети чужой жены, которых она могла видеть на пляже и сравнить с оригиналом. Так продолжалось долго. Очень долго. Жюльетта и не заметила, как из блистательной орхидеи, актрисы и светской львицы она превратилась в весталку. Она жила одна-одинёшенька, добровольно взваливши на себя переписывание черновиков: «Гениально! Гениально! Ах!» Она и из дому-то перестала выходить, а выезжала только когда летом литератор отправлялся с семьёй на отдых. А ведь поначалу это была совсем ещё молодая женщина. Да и самого-то Виктора, по сути, она только в начале этих отношений видела часто, а после – всё реже и реже. Вот когда наступил момент перехода живого подлинного чувства на бумагу. Виктор стал отделываться от неё письмами. Они уже неделями не виделись, но продолжали строчить, как заведённые: «Ты самый великий, самый прекрасный... Любимый, прости мне мою безмерную любовь к тебе... Видеть тебя – значит жить; слышать тебя – значит мыслить; целовать тебя – значит возноситься к небесам... Здравствуй, мой возлюбленный, здравствуй... Как ты себя чувствуешь нынче утром? Я же могу только одно: благословлять тебя, восторгаться тобой и любить тебя всей душою...» В любви всегда есть что-то близкое к помешательству. Горячечный бред литераторов так и лезет в их произведения. Кажется, Виктор переносил некоторые фрагменты этих писем в свои романы, совершенно не заморачиваясь адресатом этих строк. Какая разница? Любовные письма – они и в Африке любовные письма. Чего добру пропадать?

s adel.jpg
Гюго с внуками. И Жюльеттой Друэ, которую величал "настоящей женой". 1874 год
Писателя окружали толпы девиц, восхищённых его славой и богатством. О том, что всё это было, свидетельствует его собственный дневник, который он вёл практически до самой смерти. И последние упоминания о романтических приключениях попадаются там на восемьдесят третьем году его многотомной жизни. Но, несмотря на все тяжкие, в которые пустился этот некогда моногамный семьянин, именно Жюльетту он имел нахальство до последних дней величать своей «настоящей женой». А Жюльетта, как ни странно, в это верила и была его опорой и поддержкой, вечно подставляла плечо, даже когда он изменял ей с другими. Выручала его, старого дуралея, когда он попал в немилость к власти, даже спасла его от неминуемой гибели, вывезя из Франции в Бельгию по поддельным документам. И получается, что Жюльетта эта была личностью не меньшего масштаба, чем сам Гюго. Слишком уж широк диапазон между профессиональной куртизанкой, с которой началась её жизнь, и той добровольной затворницей, какой она стала уже к тридцати годам, да и на всю оставшуюся жизнь, всю её, без остатка, положив к ногам писателя. И все эти годы они переписывались в стиле «ах ты ж моя любонька!», и им не надоедало. Кто на такое способен сегодня? Кто попробует повторить?


Ещё раз про amore

Дени Дидро тоже был француз. Как-то так получается, что если про безумную любовь, то это чаще к французам. Так вот, о ней сразу вспоминаешь, если речь заходит о безумцах, которые дня не могли прожить, чтобы не исписать пяти сотен страниц. Только дай повод. И даже неважно, будет это любовь, перемена погоды или флюктуации валютного курса. Главное – точка отсчёта найдена, а там уж он накрутит, забудешь, с чего начинал. К чему я это? А! У Дени Дидро тоже была любимая девушка, которую он изводил писаниной, вместо того чтобы просто приехать к ней домой и заключить в объятия. Весь жар его сердца, кажется, уходил в бумажный свисток. Сам-то он был философ, этим всё сказано. Он втайне надеялся, что если он не остановится в своих рассуждениях и будет упорствовать, то рано или поздно суть мироздания распахнётся ему, как морской простор. Не тут-то было. Нарассуждал-то он на целую библиотеку, но, так ни в чём и не разобравшись, умер. Библиотеку его, кстати, оптом купила наша царица Екатерина II. Так он её очаровал во время визита в Россию. Так вот, у Дени этого Дидро тоже была девушка, и тоже совершенно безумно в него влюблённая. Звали её Софи Волан. Как и в случае с Виктором Гюго, дама эта продемонстрировала в отношении возлюбленного какую-то прямо-таки эфиопскую преданность. Хотя с самого начала было ясно, что женитьбой дело не пахнет. И лучшее, чего можно добиться от Дидро, – это посвящение на форзаце какой-нибудь книги. Дидро на момент встречи с любимой Софи оказался кандально женатым, в браке несчастливом, но крепком. Софи же, по некоторым данным, была на тот момент девицей на выданье, причём не первый год. Впрочем, мамаша Софи всё ещё очень надеялась сбагрить дочку замуж. Мало ли какие случаи случаются! И вот тут им на каком-то званом ужине попался этот рукосуй Дидро. Говорят, что во время беседы философ обожал дотрагиваться до собеседника и даже эдак вот подталкивать его, донося свою мысль до самого нутра. Всё та же наша русская царица, к примеру, похохатывала, что после философской беседы с Дидро она вся в синяках. И вполне понятно, что, поговорив таким образом разок-другой с впечатлительной Софи, он произвёл на неё действие, подобное тактильной бомбе. «Неотразим!» – подумала Софи. А что подумал Дидро – никто никогда не узнал, потому что, несмотря на всю свою болтливость, в отношении чувств был он человек скрытный.

И тут у них началось. Поначалу-то никто не мог подумать, во что это выльется для французской литературы. Вроде как письма, что-то личное, ничего не значащее для культурной общественности. Но время шло. Влюблённые не имели возможности встречаться, чтобы не навлечь на себя или друг на друга всяких отвратительных подозрений. В восемнадцатом веке о влюблённых ничего хорошего не думали, сразу отвратительное. Вот и приходилось избегать встреч, довольствуясь малым. Но о чём писать философу? Не поцелуи же обсуждать. Вот и писал Дидро обо всём, что видел вокруг. Обо всём, что только попадало на язык, и обо всех, с кем встречался и якшался. Болтливый и прекраснодушный до ангелоидности, Дидро оставил после себя тонны этих самых писем. Французы их потом где-то нашли и издали. И очень наслаждались высоким слогом и чистой, до хрустальности, душой своего соотечественника. «Я не могу уехать, не сказав Вам нескольких слов. Итак, моя любимица, Вы ждёте от меня много хорошего. Ваше счастье, даже Ваша жизнь зависит, как Вы говорите, от моей любви к Вам! Ничего не бойтесь, дорогая моя Софи; моя любовь будет длиться вечно, Вы будете жить и будете счастливы. Я никогда ещё не совершал ничего дурного и не собираюсь ступать на эту дорогу. Я весь Ваш – Вы для меня всё. Мы будем поддерживать друг друга во всех бедах, которые может послать нам судьба. Вы будете облегчать мои страдания; я буду помогать Вам в Ваших. Я смогу всегда видеть Вас такой, какой Вы были в последнее время! Что до меня, то Вы должны признать, что я остался таким же, каким Вы увидели меня в первый день нашего знакомства…»

Известно, что у Софи Волан была маменька. И кажется, даже сёстры. И все они там вместе жили в одном доме, поэтому ничего удивительного, что рано или поздно маменька прознала и сердечную тайну своей дочери, и даже залезла в её почтовый ящичек, хоть и закрываемый на бронзовый замочек. Уж на такой случай каждая маменька имеет щипчики для ногтей. Письма были открыты и прочтены. Конечно, разразился скандал, крики, обмороки, эфирные капли – ужас! Однако же время всё меняет и лечит. Дидро не собирался исчезать из жизни девушки, которой и самой-то постепенно стало около сорока, а потом даже и больше. Потом перевалило и за пятьдесят, а постаревший возлюбленный всё продолжал величать её в письмах «моя лапочка, девочка моя ненаглядная» и ласкать всеми попадающимися на французский язык эпитетами.

«Это не только моя заслуга, но ради справедливости я должен сказать Вам об этом. С каждым днём я чувствую себя всё более живым. Я уверен в верности Вам и ценю Ваши достоинства всё сильнее день ото дня. Я уверен в Вашем постоянстве и ценю его. Ничья страсть не имела под собой больших оснований, нежели моя. Дорогая Софи, Вы очень красивы, не правда ли? Понаблюдайте за собой – посмотрите, как идёт Вам быть влюблённой; и знайте, что я очень люблю Вас. Это неизменное выражение моих чувств. 

Спокойной ночи, моя дорогая Софи. Я счастлив так, как только может быть счастлив человек, знающий, что его любит прекраснейшая из женщин». Очаровательная ложь, если задуматься. Прямо мозги пудрит. Права маменька.

«Вы здоровы! Вы думаете обо мне! Вы любите меня. Вы всегда будете любить меня. Я верю Вам, теперь я счастлив. Я снова живу. Я могу разговаривать, работать, играть, гулять – делать всё, что Вы пожелаете. Должно быть, я был слишком мрачен последние два или три дня. Нет! Моя любовь, даже Ваше присутствие не обрадовало бы меня больше, чем Ваше первое письмо. С каким нетерпением я ждал его! Мои руки дрожали, когда я открывал конверт. Лицо моё исказилось; голос срывался, и, если бы тот человек, что передал мне Ваше письмо, не был тупицей, он бы подумал: «Он получил весточку от матери, или от отца, или от кого-то, кого он сильно любит». В тот момент я был близок к тому, чтобы послать Вам письмо с выражением великого беспокойства. Когда Вы развлекаетесь, Вы забываете, как сильно страдает мое сердце... Прощайте, моя дражайшая любовь. Я люблю Вас пылко и преданно. Я любил бы Вас ещё сильнее, если бы знал, что это возможно».

Конечно, обидно получать подобные строки от мужчины и не иметь возможности прижать его к сердцу. Однако у Дени Дидро, известного во всём мире философа, имелись совершенно веские причины, чтобы не пытаться скомпрометировать Софи Волан. Для начала сказать, что он был беден. К тому же женат на Антуанетте Шампьон, благочестивой католичке, по мнению родственников – совершенно ему не подходящей. Брак Дени и Антуанетты нельзя было назвать удачным. Однако, когда в 1755 году у сорокадвухлетнего Дидро начался роман с Софи Волан, ему поздно было надеяться на лучшее. Его жизнь сложилась так, а не иначе.

В отличие от того же Гюго, на тот момент ещё даже не родившегося, Дидро ни гроша не зарабатывал своей писаниной, хотя числился писателем и занимался делом своей жизни, к которому имел склонность. 


«Любовь часто отнимает разум у того, кто его имеет, и дает тем, у кого его нет» 

Дени Дидро


Четверть века он угробил, составляя одну  из первых энциклопедий. И хотя подобные проекты могли бы финансироваться королём, Дидро не нашёл в лице государства поддержки. В конце концов русская императрица Екатерина Великая, узнав о финансовых трудностях Дидро, решила купить его труд. Она предложила весьма выгодные условия: библиотека останется в Париже, а Дидро будет получать зарплату как её хранитель. И лишь когда Дидро умер, библиотеку, согласно договорённости, забрали в Санкт-Петербург, где она находится и сегодня как часть коллекции Российской национальной библиотеки. И трудно сказать, что ценнее теперь, после появления кучи всевозможных энциклопедий, этот артефакт, созданный ценою жизни и любви двоих прекраснейших людей своего времени, или книга их писем, раскрывающая эпоху во всей красе.

«Сильный был мужчина. Всю силу на стихи истратил. Меня погубил», – сказала именно по такому поводу в одном старинном фильме бабушка Татьяна Пельтцер. Трудно спорить. Восхитительны, ясное дело, многие строки великих писателей, рождённые от любви, газирующей кровь подобно шампанскому. Вот только стоили ли эти строки всех слёз, пролитых бедняжками, которым они были посвящены? Кому об этом судить? Высокие чувства – это именно о таких, как  Софи и отчасти  Жюльетта. Высокие настолько, что можно сравнить их с любовью, например, к пейзажам – горным, морским. Что происходит в случае с любовью к морским видам? Любящий чист душою, открыт, во всём честен, и он так высок помыслами, что даже не требует от моря взаимности. Он не мечтает позвать море с собой, не хочет обнять море, не пытается им овладеть. Море само по себе, влюблённый, надышавшись морем, уходит восвояси. И все счастливы. А уж надо ли такому подражать – решайте сами. Пуркуа па? – как говорят французы.

фото: ROGER-VIOLLET/EAST NEWS; RDA/VOSTOCK PHOTO; GETTY IMAGES RUSSIA; VA/VOSTOCK PHOTO

Похожие публикации

  • Неравный брак
    Неравный брак
    Самые счастливые встречи происходят неожиданно, и самые страшные потери, увы, неожиданно тоже. Закон компенсации. Именно так и произошло в жизни актрисы Юлии Ромашиной. Случайная встреча подарила ей двенадцать лет надёжного и нежного брака с известным артистом Анатолием Ромашиным, а нелепый несчастный случай – разлучил навсегда
  • Прекрасные монстры
    Прекрасные монстры
    Художник Шемякин – о людях, разлюбить которых уже не в силах