Радио "Стори FM"
Детский хвостик и синячок

Детский хвостик и синячок

Автор: Наталья Смирнова

Психолог Екатерина Михайлова утверждает, что все наши житейские драмы, романы и истории про деньги – совсем не про деньги. Что это всего лишь маскировка и под денежными отношениями скрыто нечто другое. А что? 

 

mixaylova.jpg
Екатерина Михайлова
Екатерина, случается, что люди обращаются к психологам по поводу денег?

– Да, много историй про несправедливое распределение, про то, кто больше зарабатывает. Мы с этим часто сталкиваемся и понимаем, что здесь речь идёт не про деньги, а про что-то ещё. Про обманутые ожидания, про разные представления о том, кто сколько должен вносить в семью. За ценой любого подарка в семье, как правило, видится что-то другое. Почти всегда это нечто, касающееся власти, вознаграждения или наказания. Тут важно, что на нашем психологическом поле всё, что про деньги, – это на самом деле не про деньги. Они только маркировка. Точно так же, если бы с психологами говорили про еду, – это точно было бы не про кулинарные рецепты, а про отношения. Кто готовит, вместе ли, насколько этот человек ценен и уважаем в доме. Не зря же всегда называли того, кто зарабатывает, кормильцем. Приток ресурса в дом и распоряжение этим ресурсом – тема вечная.

И что в итоге? У кого касса, тот и прав?

– Это никогда так не было. У тех, кто не зарабатывает, всегда есть способы влияния и давления. Нет больших манипуляторов, чем маленькие дети, неработающие жёны и пожилые родители, которые очень умело и тонко используют непрямые рычаги власти. Например, дама сорока с лет содержит своих родителей и дочку. Она много-много работает, чтобы все были не просто одеты и сыты, но чтобы были развлечения, хорошая школа, летние языковые лагеря. В прямой логике она должна быть окружена вниманием и уважением. Пусть, когда она возвращается с работы, будет не встреча с оркестром, но хотя бы пирожки с компотом. Но семья складывалась, когда нынешний кормилец была девочкой с бантиками, и её строгая властная мама никогда не станет брать под козырёк. Дочь прекрасно понимает, что несколько срезать содержание без объяснений было бы хорошим способом натянуть вожжи. Но это прямое и грубое управление: будешь хамить – без сладкого останешься – ниже её достоинства. У неё есть реальный инструмент власти, но она его не использует, потому что её представления о том, как прилично, а как неприлично распоряжаться своим финансовым лидерством, этого не позволяют. 

На самом деле у очень многих из нас в отношении «попрёка куском» существуют очень-очень прочные, с глубоченными корнями запреты. Я помню, как моя покойная бабушка, 1905 года рождения, реально переживала и мучилась, оттого что не получала пенсию и во всех анкетах ей приходилось писать слово «иждивенец». Никогда в жизни ни мама, ни папа её не упрекнули. Они работали, она занималась хозяйством, распоряжалась домашними деньгами. Но каково же было её счастье, когда ввели пенсии по старости! Она всю жизнь проработала в швейных артелях, но документы пропали, а потом вдруг раз – появилось это волшебное ощущение своей денежки. Невеликое, но всё-таки признание её заслуг. Это очень важная вещь, и не только для пожилых, для многих людей это так. 

Помню, одна моя клиентка, поступив в институт, в первом семестре не получала стипендию, потому что у неё был полупроходной бал, а в первую сессию, когда даже умные и светлые головы ещё не имеют прочного опыта сдачи экзаменов, схлопотала трояк. В те глубокие советские времена папа давал ей деньги на карманные расходы, а когда после первой сессии ожидали приказа по стипендиям, он рассеянно так, в полушутку, бросил: «Ну что ж… Или дадут стипендию, или ещё семестр будешь содержанкой». Она помнит это до сих пор, хотя ей пятьдесят! Эта история про то, что хорошие деньги – они заслуженные, для многих как камушек в ботинке. И стоит задуматься, почему мы так сильно на это реагируем. И нет ли там «детского хвоста»? 

Стипендию эта девушка потом получала всегда, причём повышенную. У неё давно своя семья, и, уж конечно, в этой семье она очень отслеживает все экономические решения. И всё потому, что в папиной интонации было что-то обесценивающее. Папа, понятно, никаких содержанок в глаза не видел, был честный советский инженер из НИИ. Но в дочку это слово попало, как камушек из рогатки, и оставило синячок, и этот синячок не то чтобы болел, но влиял на важные решения. Её муж, например, никак не мог понять, почему нельзя посидеть с маленьким ребёнком подольше. Почему нужно бежать из декретного отпуска на работу немедленно? Она не могла ему этого объяснить. Ведь слово «содержанка» – стыдное.

Тема денег вообще болезненная?

– Да, и не только у нас. В большинстве культур, даже очень консервативных, она не очень приличная. Табуированная. Я была в Англии на одной психологической конференции, там проводили мастерскую по поводу социальных отношений. Половина участников были подданные её величества – англичане, валлийцы, шотландцы. Они взахлёб, перебивая друг друга, говорили, как, будучи профессионалами, работая в школах, больницах, с людьми разного достатка, всё время ощущают на себе эти тонкие классовые различия. Одна дама сказала: «Я из обычной семьи, училась в обычной школе, но я постоянно слышу, что у меня выговор человека из привилегированного общества». Напротив сидит крупная стриженая особа и язвит: «Я тебя слушаю минут десять, и так и тянет сказать: «Да, мэм! Как скажете, мэм! Я-то из работяг!» Вот у них, например, эта история – очень про речь. Ни в одной стране мира не мог быть написан «Пигмалион». Тема оказалась страстно заряженная, а почему они, спрашивается, так взвились? Им негде об этом поговорить. На работе можно кого-то задеть, можно испытать чьё-то отвержение, что тоже страшно. А группа коллег – это тот искусственный аквариум, где можно сказать, что тебя беспокоит.

dom.jpg
Кормильцы и иждивенцы, они же - умелые манипуляторы

Наша российская история про социальные различия – другая. Она про то, что сначала очень здорово было быть состоятельным. После революции это стало страшно и опасно. В 20-е годы существовало выражение «выйти замуж за Иванова», которое означало – раствориться в рабочем классе. Спрятаться. Понятно, что в конце 40-х оно уже значило другое – затеряться среди русских. Но Иванов как таковой был ни при чём. Обстоятельства, которые выдвигали какие-то группы вперёд, а других делали лишенцами, – это был сложный пасьянс, где все ценности перевернулись. А в 90-е этот пасьянс снова переразложили. Поэтому наши представления о том, что хорошо, что плохо в отношении денег, очень противоречивы. И мозаичны. Но, может быть, в этом есть ресурс? Что, если начать думать о деньгах не как о том, что вызывает стыд – тяжёлое чувство, или зависть, тоже очень тяжёлое чувство, или страх, что тебе завидуют, тоже эмоция не сахар? Если просто сесть и разобраться, каков наш нынешний способ обращаться с деньгами? Откуда он взялся, чем сформирован? Тогда из этой темы уходит ощущение стыдного, запретного, табуированного, чуть-чуть опасного и так далее.

Я была на одной мастерской в Москве, как раз про деньги. Там психолог сделала совершенно простую и очаровательную вещь. Она попросила всех достать мелочь, пересчитать, а дальше дала группе человек в шестьдесят пятнадцать минут, когда каждый может поступить со своими деньгами как вздумается. Их нельзя было только отнимать, можно было раздать, выпросить, заработать, разменять на другие монеты. И весь этот котёл варился-варился-варился, и кто-то кому-то делал за деньги массаж, а другой   ходил и просил: «Ну возьмите у меня, я не знаю, что с ними делать…» А кто-то предлагал: «Если ты мне отдашь свои, я придумаю, как ими распорядиться, это будет совместная инвестиция, и ты получишь процент». Через пятнадцать минут действие было остановлено, деньги пересчитаны, каждый рассказал, что он сделал, остальные комментировали. Понять свой почерк обращения с деньгами было ужасно любопытно.

Ещё бы. Остался кто-нибудь без копейки?

– Мои коллеги всё-таки люди умеренные. Ни до полного разорения, ни до роскоши никто не дошёл. Может быть, просто времени не хватило. Но это один из примеров, когда в рамках игровой модельки и при шаловливом настрое трудная тема утрачивает свинцовую тяжесть. Можно было заглянуть в себя, как в маленькое зеркальце, и поразмыслить, как в этом осколочке отражаются важные вещи. И этот способ принёс облегчение – оказывается, в эту тему можно играть! Причём с удовольствием.

Тема неприятная, соглашусь. В начале 90-х, живя по соседству, мы постоянно встречались с однокурсницей на улице, но никогда не звали друг друга в гости. Я стеснялась, что у меня в доме пусто, а её был доверху набит рулонами тканей, которые она возила из Польши на продажу.

– И какое счастье, что настал момент, когда вы об этом друг другу сказали! Тогда и развеялся этот морок наслоенных стыдов, страхов, и деньги лишились своей демонической силы. Очень важный принцип оздоровления – это понять свои установки в отношении денег. Откуда они взялись, они чьи? Иногда это просто какая-то консервная банка, к хвосту привязанная, которая вовсе не является символом идеала дедушек и бабушек. Она просто бренчит и мешает. 

Допустим, у человека есть денежные ресурсы и возможности, а он мнётся, не решается открыть свой бизнес. Спрашиваешь – есть в семье раскулаченные? Гордо отвечает: есть!   Важно, чтобы люди, которые связаны дружескими, семейными отношениями, научились на тему денег разговаривать. И не языком штампов – упрёков и обвинений. Понятно, что в обычных семьях по поводу денег всегда куча обид, не говоря уж о тех, кто судятся и пилят холодильник, но даже история про то, кому в детстве родители первому купили велосипед, может быть травматичной. Хотим мы того или нет, материальные вложения мы воспринимаем как эквивалент отношений. Поэтому это поле очень заряженное. И велосипед тот давно проржавел, а мы всё равно обижаемся. Надо чистить отношения от того, что налипло, понимая при этом, что у каждого своя очень непростая история отношений с этим всеобщим эквивалентом. 

Уверяю вас, даже обычный разговор про то, что дорого, что дёшево и почему ты считаешь это дорогим (я, например, так не считаю), – это очень интересно. Встроенных автоматизмов много обнаружится. Важно понять установки, слои другого человека и не тащить за собой все консервные банки, хоть парочку отвязать – брякать за спиной будет меньше.

Перипетии с деньгами чаще случаются у тех, у кого их мало или, наоборот, много?

– Тут интересна история не про количество, а про приоритеты. Наверняка вы знаете семьи, где в самые трудные годы, когда нет работы, болеют родители, люди могут пожертвовать одеждой, едой, развлечениями, но чай и кофе у них должны оставаться лучшего качества. Самые дорогие. Есть дома, где такое же сакральное отношение к обуви и сумкам. Есть люди, для которых в качестве того, на кого никогда не жалко, рассматривают хорошего стоматолога. Например, одна дама, начиная проект, предполагала серьёзный заработок. Я её спросила, как она потратит будущие деньги. Она ответила: «Все зубы поменяю!» Я удивилась: «Боже мой, всё-то зачем?» У неё вполне приличные были зубы. Она сказала: «Это как сменить шкуру или заново родиться. Всё начать сначала!» 

Приоритеты очень важны. На это жалко, а на это нет, вот это ерунда, а это серьёзно. Или – это ерунда, но так украшает жизнь, что потрачу на ерунду. Тогда и при минимуме денег можно чувствовать себя очень комфортно. Но приоритеты субъективны и неустойчивы. Часто следующее поколение отчётливо заявляет, что не будет жить как родители. При том что родители могут быть людьми достойнейшими, сорокалетние довольно раздражённо воспринимают советы семидесятилетних по поводу обращения с деньгами. Опыт разный, статьи расхода и дохода тоже. А очень многие бытовые привычки имеют экономический характер. Например, старшие ещё помнят, как перелицовывали верхнюю одежду или как финские сапоги носили по семь-восемь лет, чиня и залатывая. Почему? Стоимость этих сапог была больше средней зарплаты. Обращение с вещами, запасливость – эти привычки живут гораздо дольше условий, которые их породили. 

Условия могут измениться, а рука всё равно немного вздрагивает перед тем, как выбросить в мусор подарочный пакет. И это даже не про экономию, а про красоту жизни, которую изредка и случайно можно было получить в подарок. Или сделать самим, потому что купить красивую вещицу было практически невозможно. И вот здесь интересна тема разговора между поколениями и посыл «у нас будет по-другому».

Да, водораздел здесь жёсткий. Моя знакомая покупает на распродаже три пары фирменных джинсов по цене одной, её тридцатилетняя дочь делает точно наоборот – покупает одну пару по цене трёх. И это принцип.

– У мамы присутствует допущение, что джинсы пропадут, а владелица трёх пар окажется в выигрыше. У всех износилось и развалилось, а у неё есть. То, что называется рачительность. А у дочки, кроме того, что подразумевается «как мама – не буду», нет представления, что джинсы могут исчезнуть как жанр, что она перестанет зарабатывать или потеряет доход. Соответственно она поступает как другие или как её референтная группа – привычки же приобретаются не только по вертикали, но и по горизонтали. Когда учимся, работаем, социализируемся, мы поглядываем по сторонам…

…на богатых и знаменитых? Кстати, а почему у нас состоятельных людей не жалуют?

– В нашей ситуации, когда бетономешалка перемешала всё, а потом ещё и «красное колесо» проехалось, можно точно сказать, что мы и бедных не жалуем. Соседей-алкоголиков, например, или семью, где мама работает уборщицей и растут пока ещё не опасные, но заброшенные дети. Это тоже вызывает тревогу и желание держаться подальше. Хотя реально мы не знаем ни сколько денег у богатого, ни сколько их у бедного. Это скорее образы людей, которые не как мы. Чужие. У которых – «всё не как у людей».

kassa.jpg
Что лучше - сберечь, накопить или потратить?
Деньги – ещё и тема мировой культуры. Шейлок, Гобсек, мистер Домби, Скупой рыцарь – фигуры драматические. Но при этом почему-то всегда – гадкие старикашки.

– Здесь та же история – экономические привычки предыдущего поколения, особенно при большой разнице в возрасте, выглядят нелепыми и вызывают раздражение. Потому что молодое поколение хочет жить и тратить! И блудный сын, который потребовал свою долю наследства и вернулся ни с чем, – сюжет нам близкий. Это одна линия. Второе объяснение — реалистическое. С возрастом у пожилых людей действительно развивается то, что в психиатрии называют «идеей ущерба». Бабушке кажется, что её обкрадывают, приписывают копеечки в счёте за электричество. Что надо быть настороже и крепко держаться за своё имущество. Она сама верит, что её чашечки – антикварные, не несёт их в комиссионку, бережёт. Потом она умирает, и выясняется, что чашечки не стоят ничего. Это была её иллюзия защищённости. Попытка защититься и создать некоторую зависимость младших от себя. Но ведь у неё нет власти другого рода…

Третье – все эти малосимпатичные жадины, эти ростовщики жестоковыйные, на которых легко проецировать внутреннего скупца, который есть в каждом, они же, кроме всего прочего, фигуры контроля. К ним надо прийти и попросить, и, может быть, тебе повезёт, и ты что-нибудь выпросишь. Причём на жёстких условиях и смотря как собираешься тратить. В этом смысле сосредоточенность ресурсов в руках старшего поколения – черта традиционных устойчивых культур, где по крайней мере в течение жизни трёх поколений ничего радикального не происходило. А есть совершенно новая ситуация, наша, когда дети зарабатывают больше родителей. Это как раз интересная история про то, у кого касса. Она рождает ожесточённые споры об авторитете, на темы важных решений. Но тема денег никогда не была безоблачной, вся история человечества – это «люди гибнут за металл». И тема зависти тоже острая, и тема того, что покупается, а что нет. Куда ни пойди – везде лезвия торчат.

Есть ещё тема о способах заработка. Бывают деньги заработанные – выращиванием георгин к первому сентября, или переводами, или вышиванием. Моя голова, мои руки, мои шесть языков, мой фриланс. И есть встроенность в систему, когда та сама определяет, кого и как вознаграждать. Есть гонорар и есть получка. Разнообразие укладов нынешней жизни позволяет выбирать, где человеку интереснее, безопаснее и надёжнее. 

Есть люди, которые совершенно не могут себя представить вне организации. И те доходы, которые имеют сотрудники организации, – это переведённая в дензнаки мера социального одобрения. Здесь между человеком и его работой в качестве посредника выступает организация, иерархия, система поощрений, повышений, бонусов. Но люди, которые даже по природе склонны быть частью системы, часто испытывают к ней очень тяжёлые, но почти семейные, родственные чувства. Те же учителя или врачи, которым, по общему мнению, недоплачивают. Там очень много страсти, и это обида не на конкретного директора школы, а на устройство, которое незаслуженно держит тебя в чёрном теле. В невысоком статусе. Есть люди, которым в этой парадигме неуютно и которые, может быть, и затеяли бы своё дело, но это им кажется небезопасно. И есть люди, которые находят баланс. Их довольно много. Потому что совсем не принадлежать системе – всё-таки спине холодно. И в этом смысле у большинства из нас смешанные доходы, а глубоко внутри сидит этот системный человек, который всё-таки верит в справедливое вознаграждение. Он ругается именно потому, что это вознаграждение могло бы быть справедливым. 

Но есть и крестьянин-единоличник, индивидуальный предприниматель, которому так хочется что-нибудь сделать напрямую – когда между ним и покупателем или клиентом никто не стоит. Мне ужасно горько, что в центре Москвы убили все рынки. Те самые колхозные рынки, которые с бабушками… С играми в «покупатель-продавец». В прямом обмене есть немалое очарование. Мы тем самым друг друга уважаем. Она получает оценку своего труда, а я – её капусту, заквашенную яблочным соком. Тут можно и попробовать, и покапризничать, и потрепаться, и поторговаться, и заказать ещё – в этом   есть очарование мелкобуржуазности. Продавцы в магазине ведь не видят ваших денег. Им платят другие. В вас конкретно они не заинтересованы. Потом не они вырастили эти продукты, это тоже существенно.

К вопросу о богатстве. У меня есть приятель, который любит повторять: «Я не выдержал испытания деньгами». Вам такие встречались?

– Ваш приятель вызывает уважение, потому что говорит о себе. Чаще это говорят о других. У Владимира Даля тоже есть поговорка: «Изведай человека на деньгах». Деньги – это проверка на устойчивость неких внутренних механизмов. Не зря же в венчальной службе клянутся быть вместе в богатстве и бедности. Положение членов семьи может с годами меняться, и, если эти перемены не трансформируют личность, то это, согласитесь, признак её крепкой сбитости, устойчивости. Я знаю очень состоятельных людей, которые говорят, что потребление их не интересует с момента, когда стало можно не читать ценники в продуктовом магазине. Им интересно другое – придумать, реализовать, развить, построить. И тут деньги – орудия дальнейшего труда.

Функций у денег больше, чем можно предположить. Вознаграждение, наказание, контроль, проверка. А могут они быть смыслом жизни?

– Вообще вопрос смысла жизни – скользкий. А вот дети могут быть смыслом жизни?

Могут.

– А хорошего чего? И ребёнку под этим грузом тяжело, да он и вырастет рано или поздно, и свою мамулю этого смысла лишит. Мне кажется, что смыслом жизни может быть всё что угодно. Вот что назначим, то и будет. И здесь я бы не торопилась с оценками. Я бы скорее подумала, почему человеку проще или сподручнее разместить этот пресловутый смысл именно в деньги. Откуда это взялось? Кажется ли ему это самым безопасным, почётным, надёжным? Сам принцип, когда мы помещаем ВСЕ свои потребности, особенно высших порядков, во что-то одно, заставляет задуматься. Не важно, будет ли этим смыслом другой человек, идея, всеобщий эквивалент, сиречь деньги, – это всегда опасная грань, за которой начинается зависимость от этого чего-то. И служение ему, и слишком плотные отношения с этим чем-то. Но не будем судить и унижать импульсивно просаживающих зарплату в книжном или ювелирном, а попробуем, как нам завещал когда-то Бенедикт Спиноза, «не плакать, не смеяться, но понимать». Уверяю вас, тема денег этого заслуживает.

фото: Алексей Башмаков/PSYCHOLOGIES; Сергей Субботин/МИА "Россия сегодня"; VOSTOCK PHOTO

Похожие публикации

  • Тонкая овчинка
    Тонкая овчинка
    Далида её звали, как будто кто-то напевает: «Да-ли-да… Дали-дали-да». Лёгкая мелодия, чего никак не скажешь о ней самой: музыка её жизни временами переходила в тяжёлый рок и слишком часто звучала как траурный марш. Далида сделала невозможное: после Эдит Пиаф она сумела обольстить Францию. Но заплатила за эту любовь самую большую цену, какую только может дать женщина. Какую?
  • Money, money, money
    Money, money, money
    Для чего, когда и почему стали позарез нужны деньги? Свою версию рассказывает Руслан Гринберг, доктор экономических наук, член-корреспондент РАН
  • Ведьма с Уолл-стрит
    Ведьма с Уолл-стрит
    В Книгу рекордов Гиннесса Генриетта Грин попала в 70-е годы прошлого века, как «Величайшая в мире скряга». И это ее достижение до сих пор побить не удалось никому