Автор: Мария Сперанская
Фёдор Дунаевский − о том, почему так выходит, что сам он никогда не искал приключений, зато приключения сами находили его
Это про таких, как он, говорят: если где-то прикреплена табличка «Осторожно: окрашено!», обязательно найдётся тот, кто проведёт по свежей краске пальцем. Просто так, из любопытства! «Из любопытства» в жизни Фёдора происходило практически всё.
70-е годы. Ошибка природы
В раннем детстве родители «сослали» меня на пятидневку в писательский детский сад. Домой на выходные брали не всегда, и тогда бабушка увозила к себе. Она преподавала в Университете имени Патриса Лумумбы дохристианскую Русь, язык старославянский знала. С ней было интересно и весело.
Если мы шли в «Детский мир», то правило было таким: всё, на что я показываю, мне сразу покупается. Однажды я прикололся: «А давай не пойдём в «Детский мир»? Я на море хочу!» Бабушка сказала: «Не вопрос!» Мы сели в такси, приехали на Курский вокзал, купили билет в СВ и через день стояли на геленджикской гальке. Извольте купаться, барин!
Этой осенью я снимался в сериале «Казаки». Как раз в Геленджике. С 74-го года там почти ничего не изменилось. Я узнавал каждый камешек на пляже.
Удивительная вещь – человеческая память! Избалованным я не был. В шесть лет меня отдали в музыкальную школу в класс скрипки, у меня был абсолютный слух. Только это оказалось ошибкой природы, мечтал-то я о хоккее. Каждый день нужно было много часов пиликать гаммы, развивать пальцы. «За что мне такая мука?» − думал я. Но бросить было неудобно: других не взяли, а я поступил. И вдруг однажды я услышал духовой оркестр. Загорелся! Дома говорят: «Ты уже на скрипке три года отучился, давай дальше. Хочешь, иди ещё на трубу. Только покупать её не будем, напрокат возьми». И стал я осваивать уже два инструмента. Одноклассники резвились во дворе, а у меня каждый день скрипка или труба, сольфеджио, хор, музлитература…
В принципе, для ребёнка это неплохо, только один вопрос − а зачем? Ну, могу я сейчас сыграть «Чижика-пыжика» или даже «Лунную сонату», только кому это нужно? Поэтому своих детей музыкой я не мучаю. Пусть лучше будут недорослями. Не нужны нам эти «фуги на гобое»!
Начало 80-х годов. Стал «чучелом»
Развод родителей − самое большое детское потрясение. Они абсолютно не подходили друг другу. Мы с сестрой страшно переживали оттого, что они жили как кошка с собакой – каждый день «эль скандаль». Находиться с ними в одной квартире было невыносимо.
А после развода все сразу успокоились. Мне тогда было четырнадцать – переходный возраст. Появились лидерские амбиции, но реализовать их возможности у меня не было. Физически я был довольно субтильным, учился средне, модных шмоток и заграничных вещиц не имел, девочки от меня не млели.
От невозможности стать лидером из меня полез какой-то протест, я начал вести себя как шут, как асоциальный элемент. Однажды взял ватник, написал на спине белой краской «Дублёнка» и так ходил.
В классе у нас образовалось несколько компаний, но меня не жаждали видеть ни в одной из них, я был почти как Чучело из фильма «Чучело». В общем, «школьные годы чудесные» − это не про меня. Мама часто болела, подолгу лежала в больнице, жить было не на что.
В четырнадцать я по чужой трудовой книжке устроился дворником, впахивал на полторы ставки. А после восьмого класса понёс документы в педучилище. Москвичей туда брали без экзаменов, но, главное, я любил детей и хотел стать воспитателем детского сада. Только до приёмной комиссии я не дошёл. Коридоры были заполнены какими-то жуткими лимитчицами. Представив, что учиться придётся с ними, я понял − житья мне не будет, испугался и сбежал. «Тогда медицина», − решил я, но к делу подошёл хитро – выбрал училище, где были все «свои» − одни евреи. Причём и ученики, и преподаватели. Физрук − мой однофамилец Дунаевский, военрук − Шехтер, директриса – Ройтман.
Многие дети из еврейских семей не могли поступить в мединститут, потому что были ограничения по «пятой графе», зато в медучилище − пожалуйста. А после получения диплома фельдшера и службы в армии уже был шанс попасть на третий курс института без экзаменов.
Я пошёл в училище с тем же прицелом. Но на первом курсе меня чуть не отчислили. В нашей группе было всего три девушки, остальные – юноши. Это два мира, два детства: тщедушные еврейские мальчики, с которых дома сдували пылинки, после одного чиха везли к профессору Кацнельбогену, и дородные девахи из Подмосковья, которые с пяти лет умели доить корову и выживать на голом снегу. Одной я, видимо, нравился, и, чтобы привлечь моё внимание, она стала меня обзывать, хватать за одежду и даже плеваться.
А однажды замахнулась, чтобы ударить, но я на автомате поймал её руку и дал в челюсть. ЧП! Меня решили исключить из комсомола, но оказалось, что я не комсомолец, хотели выгнать из училища, но я был чуть ли не лучшим учеником. В общем, всё рассосалось. И вскоре я устроился подрабатывать санитаром в больницу. Запомнилось, что спирт там был в неограниченных количествах.
Сдав экзамен на медбрата, я стал работать на «скорой». А время было перестроечное, трудное, бригадам «скорой» всего не хватало − и людей, и оборудования, и инструментов, и медикаментов. Мы оказывали в основном психологическую помощь. Вместо таблеток могли прочитать стихи, вместо анестезии – спеть «баю-баюшки-баю».
Расцвела наркомания, и чуть ли не каждый третий вызов был связан с ней. Сколько раз мне приходилось невменяемых скручивать! Страшно было, но если не я, то нарки скручивали бы меня. Им ведь очень хотелось залезть в наш чемоданчик с красным крестом. Кумар-то выходит. Медицина мне нравилась, чувствовалось, что я не ошибся, может, и светилом каким-нибудь стал бы, но неожиданно мою жизнь развернуло на 360 градусов.
1986 год. Переплюнул Тома Круза
Однажды мама сообщила: «Тебе звонили с «Мосфильма». Оставили номер. Разбирайся сам». Она даже не удивилась. Мама была человеком необычным, верила в чудеса и не сомневалась, что рано или поздно что-то подобное мне обязательно предложат – сняться у Спилберга или полететь на Луну. Она, кстати, спросила у ассистентки: «А его маму кто будет играть?» − «Мы пока не знаем». − «Ну, в принципе, я согласна». Моя мама была прирождённой актрисой, хоть и работала в «ящике», но сыграла бы не хуже Чуриковой, я уверен.
Мою фотографию в группу «Курьера» принесла Настя Немоляева, которую уже утвердили на роль. Мы учились в одном классе, и ей показалось, что я тот самый «чудик» из сценария и есть. На пробы я ехал со стопроцентной уверенностью, что меня возьмут. Кого ещё-то?! Нельзя сказать, что я очень туда рвался, потому что пришлось бы отказаться от медицинской карьеры, которая у меня была расписана уже наперёд. А будет ли успех у фильма? Этого никто гарантировать не мог. И что дальше?
Худсовет меня долго не утверждал − из-за внешности. Не устраивал мой маленький подбородок, крупный нос, тёмные глаза. В общем – не Иван. Я узнал об этом лишь после выхода фильма из интервью режиссёра и сценариста. Но каким-то образом всё срослось. Сниматься мне нравилось. Было легко, весело, всё получалось.
Я подружился со Светланой Крючковой и её мужем – оператором Юрием Векслером, потом даже специально в Питер ездил, встречался с ними, ходил на спектакли в БДТ. Сценарий «Курьера» мы дорабатывали прямо на площадке, по ходу дела. Многие реплики не ложились на язык, «углы» текста торчали изо рта, и тогда я предлагал свой вариант. Некоторые фразы, над которыми до сих пор смеются зрители, придумал сам. Мне от этого ни тепло ни холодно, просто рассказываю как есть. На XV ММКФ председатель жюри Роберт Де Ниро хотел дать мне приз за лучшую мужскую роль, но с советской стороны это дело заблокировали.
Сказали, что у мальчика нет актёрского образования, он больше сниматься не будет. И наградили Энтони Хопкинса. А «Курьер» получил спецприз и приз ФИПРЕССИ. Зато Роберт Редфорд пригласил меня бесплатно учиться в своей киношколе. Но я решил, что материально не потяну – есть-пить на что-то надо, за общежитие платить. Да и кому я потом в этой Америке буду нужен? Там своих актёров навалом.
Кстати, заработал я за фильм совсем немного. Мой съёмочный день стоил всего 7 руб. 50 коп., ну и плюс постановочные. Как-то на «Мосфильм» приехал Том Круз. Чиновники из Госкино его и спрашивают: «Вот скажите, Том, сколько ваш фильм «Топ Ган» посмотрело людей?» Круз гордо так отвечает: «За первые две недели – 15 миллионов». Показывают на меня: «А фильм вот этого парня − 32 миллиона!» Круз потом долго охал и ахал, никак не мог смириться с этим. И был уверен, что я миллиардер. В начале 2000-х моя подруга написала классный сценарий «Курьер-2». Но Шахназаров не любит ремейки, поэтому не дал ему хода. Кто знает, может всё ещё впереди?
1988 год. Восстал против киноклассика
А потом случилась картина «Дорогая Елена Сергеевна». «Курьер» − это так, семечки, здесь же требовалось играть тяжёлые психологические сцены.
С Рязановым было и просто, и непросто. Если я говорил: «Не понимаю, а тут как?» − он показывал. Повторял за ним, как попка, и всё получалось. С другой стороны, его иногда заносило. Однажды между нами возник серьёзный конфликт. Мы с Димой Марьяновым три дня сидели на площадке, а нас всё не снимали.
От безделья в теннис играли − бум-бум-бум об стенку, но сколько же можно?! У обоих параллельно фильмы на других студиях, мы туда опаздываем, всех подводим. Но Рязанов нас не отпускает. Вообразив себя Годаром, Феллини и Хичкоком в одном флаконе, он всё корпел над рисунком надлома характера героя. Не выдержав, я напомнил: «Эльдар Александрович, у меня график, меня ждут». Он как стал кричать, мол, не рано ли у меня появились замашки кинозвезды?! А я так спокойно: «Замашки кинозвезды – это, собственно, у вас». Вся группа начала ржать. Тогда он вызвал директора картины: «Вычтите с Дунаевского за сегодняшний съёмочный день!» Директор говорит: «А за что? Смена почти закончена, артист вызван, присутствует, он в костюме и трезвый». У Рязанова истерика ещё пуще. Пригрозил сделать меня неснимаемым. Правда, потом мы помирились.
Зато из-за него я чуть в армию не загремел. Эльдар Александрович тогда писал обличительные статьи в «Огонёк», где смело разоблачал неких генералов, которые, используя рабский труд стройбатовских солдат, возводили себе шикарные дачи. А генералы, дабы отомстить Рязанову, решили сорвать ему съёмки, призвав в армию его актёров. Фильм-то доснять мы успели, но Марьянова забрили по-настоящему. А я сразу так плохо себя почувствовал, что прямо с медкомиссии меня отвезли в Кащенко.
Учебники-то я в медучилище внимательно читал. Доктор Бехтерев когда-то выпустил содержательную книжку по психиатрии. Те, кто пытался поймать меня на имитации симптоматики, учились по той же литературе, что и я. Они могли просто сказать: «Давай сразу начнём с 7-й главы 23-й строчки сверху». Так что откосил я.
А Рязанов меня потом к себе в «Небеса обетованные» пригласил, но роль мою почти полностью вырезал. Я тогда уже оформлял документы на выезд в Израиль, и он опасался, что из-за меня у картины будут проблемы.
1991 год. Эмигрант
Из Советского Союза мне всегда хотелось бежать не оглядываясь. Не нравилось мне там абсолютно всё. Хоть СССР явно дышал на ладан, но ведь агония могла длиться вечно – вон на Кубе она уже 40 лет, и ничего.
Вива Куба! Жить в постоянном диссонансе с окружающим миром я не мог, оставалось уехать. Никогда не рассказывал, но в семнадцать лет у меня возник бредовый план уйти через границу с Норвегией на лыжах. Мы с другом – оба чемпионы района по лыжам – даже мотались за полярный круг на разведку. Но всё же я выбрал легальный путь. Как раз в то время желающих эмигрировать вдруг начали легко выпускать. Только я тогда стал кататься по всему Союзу с концертами, что приносило немыслимые деньги. Выходил на сцену, рассказывал про съёмки, пел пару песен, потом крутили мой фильм. Домой возвращался с рюкзаком, набитым трёшками и пятёрками.
Поначалу не знал, что с ними делать – купить-то было нечего, а потом додумался менять рубли на гэдээровские марки и потом «зависал» у одноклассника в Восточном Берлине. Всё это подзадержало меня в Москве года на три. При выезде на ПМЖ в Израиль от меня потребовали отказаться от советского гражданства. Тогда я на имя Горбачёва написал заявление: «Прошу меня гражданства не лишать». Не сработало. Теперь у меня лишь российский вид на жительство.
Первое впечатление от Израиля – жара. Воняет специями, а вокруг смесь колхоза с военной базой. В автобусах курили, плевали шелуху от семечек на пол.
С тех пор многое изменилась. Сейчас это − небоскрёбы, курорты и одна из самых крепких экономик мира. Первое время мне некуда было приткнуться, жил на улице. В двадцать лет это нормально, можно отдохнуть на вокзале, переночевать на скамейке или на пляже. И денег не было – мне при выезде лишь 210 долларов поменяли. Но надо было выживать. Когда нечего есть, начинаешь шевелиться. Я стал учить иврит, снял угол в бомбоубежище, устроился посудомоем в ресторан. Если знакомые интересовались, кем я работаю, говорил: «Занимаюсь керамикой». Через полгода я почти освоил язык, в ресторане вырос до бригадира, а немного спустя – до ночного бармена с ощутимыми чаевыми. Жизнь налаживалась.
Однажды иду, а навстречу мне Михаил Козаков. Познакомил нас Рязанов ещё на «Мосфильме»: «Миша, вот Федя тоже скоро едет в Израиль. Если встретитесь там, помоги ему, пожалуйста». И Михал Михалыч кивнул: «Хорошо».
В Израиле всё делается по знакомству. На улице Козаков меня сразу узнал и говорит: «Пойдём быстрей в театр». Там подвёл к продюсеру: «Надо его взять». Тот отвечает: «Ладно. У нас сейчас Марк Захаров «Поминальную молитву» ставит, Фёдор может там погромщика играть в массовке, слова дадим – фразы три. Но зарплата будет».
Так я попал в Камерный тель-авивский театр – лучший в стране. Вскоре в другой постановке мне дали приличную роль, я начал репетировать, уже и костюм сшили. Но вдруг поменялся режиссёр, который привёл своих актёров, никого не предупредив. Пришёл я на репетицию, а на сцене в моём костюме сидит другой человек. Шок! Больше я туда не возвращался. Потом много занимался озвучанием, снимался в молодёжных сериалах, вёл авторскую программу на радио. Стал сам себе хозяином.
Середина 90-х. Великий комбинатор
Вдруг захотелось в Москву. Просто так, маму навестить. Как-то пошёл в ресторан Дома кино пообедать, а там − Сергей Соловьёв. Мы с ним всегда с симпатией друг к другу относились. Знакомы были ещё со времён «Ассы», я участвовал в её промоушене. И вот снова встретились.
Соловьёв рассказал, что мучается с какими-то бездарями на своём курсе во ВГИКе, и предложил: «Давай, иди ко мне учиться!» Я говорю: «А как? Я же гражданин Израиля». − «Успокойся, сейчас всё проще. Будешь иностранным студентом». Мы поехали к председателю Госкино Армену Медведеву, и тот подписал приказ о зачислении меня сразу на второй курс. И началось: история искусств, фото, монтаж, сценречь, курсовые работы.
Сокурсники мои были совсем молодые – восемнадцать-девятнадцать лет, они на лекции практически не ходили, больше познавали возможности своих организмов: пили дешёвый алкоголь, курили анашу, совокуплялись в общежитии. Не до обучения. А я уже был дядечка взрослый, занятия посещал, в библиотеку наведывался.
Через год Соловьёв начал снимать «Три сестры» со своими студентами в главных ролях – Леной Кориковой, Ксенией Качалиной, Машей Суровой и знаменитым немецким актёром Отто Зандером в роли Вершинина. Весь съёмочный процесс, вплоть до монтажа, постпродакшена, озвучки, я был правой рукой режиссёра. С утра до позднего вечера рядом. Рассудил: уж если учиться делать кино, то у настоящего мастера.
Четыре курса в институте я закончил, но «корки» не получил − не снял дипломную работу. Просто в какой-то момент понял, что заниматься режиссурой не буду. Жизнь у меня уже пошла другая. Позвонил как-то мой друг: «Хочешь завтра полететь в Стамбул бесплатно?» − «Это как?» − «Будешь сопровождать группу. У нас групповод заболел. Сверишь списки, в гостиницу всех заселишь и отдыхай себе. Обратно проследишь, чтобы автобус до аэропорта пришёл вовремя. Всё».
Летели одни челноки, челночное движение в России тогда только начиналось. Я справился. Буквально сразу предложили смотаться снова − втянулся. Разруливать случалось разное: и когда на самолёт, где 350 мест, приходило 500 человек, и драки между турками и русскими, и перевес багажа.
Работа нервная, опасная, зато это были огромные по тем временам деньги. За поездку у меня выходило около тысячи долларов, а в месяц можно было обернуться четыре-пять раз. Два года это длилось, а потом я перестал летать с группами и начал из офиса пробивать чартеры в Грецию и Италию. Стал представителем авиакомпании, обладал огромной властью. Карьеры делались тогда быстро. А позже и вовсе открыл свою компанию автоперевозок в Италии, выучил язык, получил вид на жительство, завёл семью. Осел там на восемь лет.
2000-е. Реализовал лучший свой проект
Всё когда-нибудь кончается. Бизнес начал сдуваться, с женой мы решили мирно разойтись. Я люблю перемены. Поэтому опять приехал в Москву, купил квартиру в центре, обосновался. Пробовал разное – у меня было и рекламное агентство, и продюсерский центр «Калитка-шоу», который занимался продюсированием музыкальных групп – на корпоративчики их продавал, на Дни города, была и риелторская контора. Жил не тужил.
Параллельно снимался в израильском кино на иврите, стал там популярным, с тех пор узнают, подходят на улице. А потом меня опять начали звать в русское кино. От съёмок по-прежнему получаю удовольствие, всё-таки это моё! И на радио приглашают соведущим.
Недавно отработал несколько эфиров на «Маяке» − кайф!
Но самым лучшим моим проектом оказались дети. В 2003 году я познакомился с Ирочкой. Это моя третья жена. Её привела ко мне домой на вечеринку наша общая подруга. Я вкусно готовлю и в тот раз сделал жаркое из утиных грудок с инжиром. Ирочка задумалась. С тех пор мы вместе, живём в Израиле. У нас двое общих детей. Стёпе уже восемь лет. Он занимается дзюдо, запросто «кладёт» десятилетних и катается на трюковом самокате. А в марте 2014-го у нас родилась Нина. Я присутствовал при родах. О том, что сам по образованию медик, молчал. Врачи терпеть не могут пускать на операции коллег, чтоб не встревали. Нину помыли, завернули в пелёнку и со словами: «Вы ей что-нибудь пойте», − отдали мне. Она сразу успокоилась, узнав мой голос.
А старшие дети уже взрослые, мы дружим, ездим друг к другу в гости. Арсению − двадцать, он изучает юриспруденцию, живёт в Риме. Александре − восемнадцать, она москвичка, учится в Гуманитарном университете на религиоведении, будет теологом. Жалею, что не уделял им достаточно внимания. Всё карьерой занимался, деньги зарабатывал. Только детям нужны не деньги, а любовь и внимание. Они хотят, чтобы мама и папа были рядом. Но сделанного не вернёшь.
С младшими у меня всё по-другому. Я стараюсь с ними не расставаться. Когда я дома, Нина висит на мне в рюкзаке целыми днями.
Позднее отцовство – особое состояние. Так трясёшься над детьми!
Со Стёпкой мы в Тель-Авиве ездим на специальные горки для скутеристов, и, когда он там делает трюки, я испытываю и чудовищный ужас, и огромную гордость за него. Просто у меня настал прекрасный возраст, когда начинаешь ценить всё то, что действительно ценно. Я уже наступил на всё грабли, набил все шишки − накопил опыт.
И понял: жить надо без иллюзий. Это самое интересное.
фото: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Ф. ДУНАВСКОГО; МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"
