Автор: Марина Бойкова
Писатель Владимир Орлов – автор знаменитого мистического романа «Альтист Данилов». Фактически это он заново открыл в 70-е жанр городского фэнтези. Почему он? Потому что всегда был убеждён: всем нужна сказка, утешение, не может без этого человек существовать. И, как часто бывает со сказочниками, написанные им истории нередко плавно перетекали в реальную жизнь
– Мы прожили с Володей почти шестьдесят лет, – вспоминает вдова Владимира Орлова Лидия Витальевна. – И все эти годы я знала: если что-то случится, он кинется на помощь. И что ему хорошо – когда мне хорошо и плохо – когда мне плохо. Любовь ли это? Знаете, мы редко говорили с Володей о чувствах, предпочитали в этом не копаться. Любишь – не любишь? Никогда друг другу этот вопрос не задавали. Он был попросту не нужен.
Есть люди, которые легко влюбляются. И среди наших друзей было много таких, у которых случался роман за романом, их бросали, они бросали, и большого счастья это в итоге не приносило. Не знаю, может, это у людей такой темперамент. Есть вещи, которые мы не можем объяснить. Например, почему, даже если ты перед своим любимым оказываешься не в лучшем виде – когда ты в болезни, в раздражении, разные же бывают ситуации, – а он тебя всё равно любит? В любом виде и возрасте. Всё терпит, всё прощает. Почему?.. Конечно, и у нас всё не было безоблачным. Но через многие испытания, которые на нашу долю выпали, мы проходили вместе. Может быть, в этом всё дело?..
60-й год, первый год их супружества, выдался совершенно чудовищным по скоплению несчастий. Были преждевременные роды. И она, и сын Лёня едва не погибли. К счастью, мальчик родился живой, но единственная возможность его выходить была в только что открытом отделении для недоношенных детей в институте педиатрии. Но надо было постараться, чтобы туда попасть. И это был первый и последний случай, когда Владимир Орлов о чём-то кого-то просил. Он сам ходил в институт и просил взять сына. Ребёнка выходили. Сегодня Леонид Орлов – телепродюсер. Потом Орлов сам тяжело заболел. Едва он вышел из больницы, туда снова загремела Лидия Витальевна… И вот уже эта больничная история напрямую связана с созданием «Альтиста Данилова».
– У меня нашли ревматический энцефалит. Время от времени меня выпускали, потому что больше четырёх месяцев нельзя было лежать в больнице, надо было немного поработать (я уже трудилась в журнале «Работница»), а потом опять в палату. А то бы дали инвалидность. Мне её предлагали, потому что я, особенно на начальном этапе, просто отдавала концы. Но мне не хотелось становиться инвалидом в тридцать с небольшим. Хотя иногда подступало отчаяние. Я периодически начинала терять сознание – но до конца не теряла. Это очень мучительное состояние. И ожидание его не менее мучительно, потому что такое могло произойти в любой момент.
В тот день мне снова было плохо, я одна лежала в палате после тяжёлого приступа. Проснулась – всё понимаю, но не могу ни глаза открыть, ни пошевелить чем-то, даже языком. Мышцы все напряжены. Это в медицине называется каталепсия. Мне сделали укол и из этого состояния вывели. Пришёл Володя, поправил постель, потому что я колодой лежала, и – тяжело говорить – заплакал. Я ему: «Ты, пожалуйста, напиши что-нибудь и принеси мне почитать, напиши, например, как живёт наша компания». Стала наводить на мысль, что надо работать. И он начал носить мне первые главы «Альтиста»...
И этим реальным людям даётся сверхвозможность, та самая, которая у нас образовалась в 90-е годы. Людям типа Ельцина, которые не из чего вышли. Из серости. Оттуда же и Иосиф Виссарионович, и Гитлер, и прочие... А самого Данилова я списал с Володи Грота, альтиста Большого театра. Володя на самом деле по матери Грот, то есть родственник бывшего президента Академии наук, автора словаря в XIX веке. А по отцовской линии он как раз Данилов. Потом мне однажды Вознесенский Андрюша сказал: «А ты наоборот Данилова не пробовал перевернуть?» Волинад получается, то есть Воланд наоборот. Ну, я первую главу написал и бросил. А потом жена попала в больницу. Надолго. И с мрачным настроением была. Просила принести ей почитать. Я первую главу принёс, а она: «А дальше? А дальше?» – так и стал писать». (Из интервью Владимира Орлова)
– Надо сказать, эту тему – с «чертовщинкой» – Володя нащупал ещё лет за десять до «Альтиста». Вернее, как он сам говорил, пришла она неожиданно для него самого. Тогда он сильно переживал за роман «Происшествие в Никольском», который всё никак не пропускала цензура. И, видимо, его личность, задавленная нашим тяжёлым бытом и трагическими обстоятельствами романа, потребовала какого-то выхода. Вот и написался рассказ «Что-то зазвенело», главный герой которого – останкинский домовой (мы тогда жили в Останкино), влюбившийся в реальную женщину. Замечательный рассказ, который нигде не хотели печатать. Именно из-за «чертовщинки» – мол, кому и зачем нужно читать про какую-то нечисть? Не могу сказать, верил ли Володя в то, что некие таинственные параллельные миры существуют, но он рассказывал, что в деревенском доме его деда всегда ставилось угощение для домового.
«У меня мамаша происходила из города Яхромы – была у них там деревня Починки. У них судьбы в семье были очень разные. Когда немцы там десять дней стояли, дед мой был старостой, потом председателем сельсовета, но кончил конюхом, потому что против колхоза был. А один из сыновей стал председателем этого колхоза. А старостой этого самого деда сделали, потому что он не пил. Он ещё делал детские игрушки из гагата. Так вот, и он сам, и сын его, председатель колхоза и партийный, всё равно верили в домового! Этому домовому ставили на ночь стакан молока. Так что это и во мне как-то исподволь жило». (Из интервью Владимира Орлова)
– В общем, носил Орлов рассказ «Что-то зазвенело» по редакциям, а результат один. Напечатан он был уж после выхода «Альтиста». Возможно, те, кто отказывал, не читали «Мастера и Маргариту» Булгакова. А мы этот роман в пересказе знали ещё до того, как его впервые опубликовали в журнале «Москва» в 1966 году. Надо сказать, Орлов очень любил Булгакова, но специально не брал в руки его произведения, когда работал над «Альтистом», – чтобы избежать влияния. Тем не менее один критик, оценивая «Альтиста», сравнил Орлова с Михаилом Афанасьевичем, причём не в пользу Володи. Написал: «Орлов – это Булгаков для бедных». То есть мистика есть, а язык и глубина – не булгаковские.
Но потом Володя получил письмо от друга Булгакова драматурга Сергея Ермолинского, который писал, что так называть писателя Орлова могут только люди, имеющие поверхностное представление и о Булгакове, и о нём, Орлове, что с Булгаковым Володю объединяет лишь одно – глубоко гуманистическое отношение к человеку. Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл такой. Я с этим согласна. Тем более что сам Володя говорил, что большее влияние на него как писателя оказал Гоголь, а не Булгаков. На мой взгляд, Орлова и Булгакова объединяет лишь то, что оба работали в жанре мистического реализма.
«Мне часто говорили, что «Альтист» начал какую-то новую жанровую историю. Ну как новую, когда был Гофман, когда были Гоголь, Булгаков? Где же тут новое-то? Жанр просто объясняется моим интересом к сказке. В детстве, где-то в 44–45-м году это было, я первый раз попал в Большой театр – мамаша продала буханку хлеба и купила билет на «Щелкунчика». Я ещё в школе не учился. Там как раз в роли Маши Плисецкая дебютировала. И это для меня – в ту пору особенно, ещё недавно жили-то под бомбёжками – была такая сказочная жизнь, без которой, я понял, нельзя человеку существовать. И Гофман – один из самых любимых писателей, конечно». (Из интервью Владимира Орлова)
– … Володя следовал закону – ни дня без строчки, даже когда работал в газете. Многие годы у него не было своего места, так он писал на кухне, на коленке. Дневники вёл с 69-го года. Сейчас сын их перепечатывает. Я вот недавно в одном из дневников наткнулась на строчку – Володя пишет, что сэкономил двадцать копеек на пиво. Да, мы всегда жили в режиме экономии, потому что знали: придут деньги за книгу и неизвестно, когда будут следующие.
Помню, вышел роман в Чехословакии. Я еду туда, думаю, получу гонорар, куплю дублёнку – и выясняю, что этих денег на джинсы-то едва хватает! И это за роман. В общем, было то густо, то пусто. Когда было густо, мы знали, что будет пусто, поэтому берегли каждую копейку. При этом никогда не считали, сколько я взяла денег, сколько Володя. Ведь что в первую очередь портит семейную жизнь? То, что супруги начинают считать, кто сколько тратит, начинаются ссоры на тему: я хочу это, а я – то. Мы подобные разбирательства исключили. Не волевым решением – просто нам обоим это было не свойственно. Каждый знал, чем живёт семья, никто ничего не делил. Деньги были общими и лежали в одном определённом месте…
Кстати, кроме случая с «Альтистом», я никогда не просила у мужа дать мне почитать то, что он пишет. Понимала, это настолько своё, что не надо лезть, что-нибудь скажешь – и сдвинешь с замысла, будет уже не то. Нельзя. Я читала его произведения до выхода, но когда уже всё было написано и когда сам Володя об этом просил. Например, в «Альтисте» один из персонажей – бык, который был сначала красным. Потом Володе посоветовали сделать его синим: мол, вдруг цензоры подумают, что это намёк на кого-то из вождей? И мне пришлось уже в рукописи, а это шестьсот или семьсот страниц, вычитывать и всё резать и заклеивать, чтобы заново не печатать. Печатали же на машинке, компьютеров не было.
После публикации «Альтиста Данилова» к нам всё время звонили в дверь какие-то незнакомые люди. Мистики. Буквально очередь стояла. Все рвались с Володей пообщаться, поделиться своими открытиями. А он этого избегал, ему хватало своей мистики (смеётся). А ведь она реально была.
«Я, когда писал «Альтиста», думал, что финал будет более драматический. Но у меня вдруг начало всё совпадать: я главу напишу, а потом с этим персонажем в жизни произойдёт совершенно такая же история. Я испугался и сделал нейтральную концовку. Так бывает. Нечасто, но случается. Как-то я написал эпизод, который потом со мной и произошёл. Отцу сделали операцию. Причём там по жизненным показаниям гарантий не было никаких, и я даже расписался где-то. Меня попросили поболтаться где-нибудь часов пять, в шашлычную сходить, ещё там чего-нибудь, чтобы отвлечься. Ну, вроде операция прошла нормально. Еду я из Измайлово в Останкино на трамвае. На Каланчёвке пересадка. Стою и думаю: «Вот бы сейчас стакан водки». И тут ко мне подходит человек и, стесняясь, начинает говорить: «Понимаешь, не могу пить один». Наливает мне стакан водки. Я выпиваю и машинально так смотрю на этот стакан. А он мне: «Всё, больше вы и не хотели». И привет, я в свой трамвай сел, а он – в другую сторону. А у меня этот эпизод уже в «Альтисте» был написан. Именно так и был написан!
Или вот в «Альтисте» у меня Клавдия Петровна ворует куски лавы из вулкана Шивелуч. Мне просто само слово «Шивелуч» понравилось. По роману, из этой руды изумруды потом сделали. Не проходит года – мне присылают вырезку из «Камчатской правды» о том, что в вулкане Шивелуч обнаружены чёрные изумруды». (Из интервью Владимира Орлова)
– Орлов вообще говорил, что всё, что в его книгах воспринимается как фантастика, происходило сначала в реальности, он ничего не сочинял – только описывал. Кстати, со мной тоже случилось однажды необъяснимое. Когда я лежала в каталепсии, я слышала, как этажом ниже по телефону-автомату разговаривали другие пациентки. Потом я этих женщин нашла, расспросила. Оказалось, так всё и было. Но как я могла это услышать?!
Упомянутая «компания», о которой просила что-нибудь написать лежащая в больничной палате Лидия, – это компания друзей, которая собиралась в их квартире в Газетном переулке, в доме, построенном в 1932 году как кооператив актёров МХАТа. Когда дом перестал быть актёрским, Владимиру Орлову Союз писателей выделил в нём квартиру. Мог бы, наверное, выделить другую – шикарную по метражу, с отдельным кабинетом и библиотекой, в строящемся писательском доме в Астраханском переулке, если бы Орлов попросил. Но он не попросил. Поэтому вместе с родителями, женой и сыном въехал в скромную квартиру в Газетном переулке, к которой вела дырявая лестница. В прямом смысле. Сквозь дыры просвечивал свет. Разные люди по ней поднимались на заветный второй этаж. Часто – художники, чьими подаренными картинами сегодня плотно увешаны стены в квартире Орловых. Именно художники почему-то посчитали, что «Альтист Данилов» – это про них, и захотели дружить с автором. Татьяна Назаренко, Наталья Нестерова, Александр Ситников, реставратор Савва Ямщиков и всё семейство художников Бирштейнов… Дружба получилась несокрушимая.
С главными звёздами той эпохи – поэтами-«шестидесятниками» – Орлов был хорошо знаком, но не больше. Пересекались, конечно. Вместе летом плавали на теплоходе – организовывал такой однодневный отдых для своих авторов журнал «Юность». Но поэты были на виду и на слуху, любили публичность и эпатаж. Прозаики иного склада. Орлов точно всему предпочитал работу, шума и блеска не терпел. Носил неброские свитера, связанные женой… Впрочем, когда Евтушенко работал над фильмом «Детский сад», он почему-то очень захотел снять Орлова в массовке. Позвонил рано утром, жена сказала: «Володя ещё спит». – «Что значит спит! Это Женя, Евтушенко! Разбуди!» А Володя ни вставать, ни сниматься не хотел. Но трубку взял. Кончилось тем, что Евтушенко его подкупил – мол, если придёшь на съёмочную площадку, я тебе винтовку дам, настоящую! Орлов не устоял. И его можно увидеть в заставке фильма: доброволец уходит на фронт, на плече винтовка…
По «Альтисту» была поставлена опера в Камерном театре. Её написал и посвятил Юрию Башмету композитор Александр Чайковский. Тогда пошли слухи, что прототип романа – вовсе не Владимир Грот, а Башмет. Грот воспринял это очень болезненно, стал утверждать (и просил Орлова его в этом поддержать), что Данилов – это он, и никто другой. Возможно, это было началом болезни, от которой Владимир Грот вскоре и умер… Вот такие страсти кипели вокруг романа. Вообще тогда у Орлова была бешеная популярность. Однажды супруги Орловы шли поздно вечером пустынным переулком, вдруг навстречу вынырнула толпа молодых людей. Выстроились в ряд и перекрыли дорогу. Деваться некуда – подошли, а ребята хором: «Здрасьте, Владимир Викторович!» Разомкнули ряд – пропустили...
Владимир Орлов с женой Лидией Витальевной и сыном Леонидом
Сорос очень хотел познакомиться с автором романа. Впрочем, разговора не получилось: Володя просто встал и ушёл спать. Он почувствовал, что американец хочет его как-то использовать в своих интересах, и решил в этом не участвовать. Думаю, не ошибался. Странный был визит. Жена Сороса сразу уснула, потому что они к нам явились прямо с самолёта. А я накануне, зная, что будут такие гости, на ушах стояла! Кормить-то нечем. У меня подруга заведовала продовольственным отделом во Дворце съездов, она дала мне тогда шпроты и ещё какой-то дефицит. И тут я, редактор «Работницы», вспомнила опубликованный у нас рецепт Похлёбкина – «гречневая каша с белыми грибами и с варёными яйцами» – во! Сорос съел две тарелки. И больше нас визитами не беспокоил…
А с деньгами, причём в очень трудный период, когда Володины родители сильно болели, когда мы жили на семьдесят рублей в месяц, произошла забавная история, которая отчасти спасла нас от отчаяния. Как говорил Володя, «случилось явление хрюшки, которая улыбается». История такая. Один детский поэт из Симферополя написал книжку «Хрюшка улыбается». Звали поэта Владимир Натанович Орлов. И когда у нас совсем был край с деньгами, Володе вдруг стали приходить переводы – по десять рублей, по двадцать. Он стал выяснять на почте – за что? Гонорар за книжку «Хрюшка улыбается». Видимо, хорошая книжка, потому что потом по ней и оперу написали, а гонорар за либретто снова перечислили не тому Орлову, а этому. И Володя добросовестно относил каждый квиток на перевод обратно на почту. На него там смотрели как на сумасшедшего. Но он ни за что бы не взял чужого, даже если бы семья голодала. Зато потом, когда вновь наступало безденежье, мой муж говорил: «Ничего, скоро хрюшка нам снова улыбнётся».
Помню, ещё в самом начале наших отношений, точнее, и отношений никаких не было – просто учились вместе на журфаке МГУ, он мне про свои любови рассказывал, я ему про свои, – Володя вдруг решил произвести на меня впечатление. Я тогда жила в общежитии на Ленинских горах, на десятом этаже. И вот он на спор на этой верхотуре вылез из окна одной комнаты и, пройдя по карнизу, влез в окно другой! Чувства мне доказывал. Честно – тогда моё сердце не дрогнуло. Хотя я видела, что он особенный: интеллектуал и никогда не мешался с толпой, был такой, знаете… на особицу. Когда много позже я видела, как Орлов три года изо дня в день, во многом себе отказывая, пишет роман, это в моих глазах было большим мужским поступком, чем то молодое гусарство.
«Не надо торопить жизнь, следует ей самой доверить и свои чувства и свою свободу»
«Понимаете, у нас, у поколения, которое в «Юности» начинало, было такое ощущение: нельзя писать так, чтобы тебе было стыдно – и по-человечески, и перед писателями, которых ты уважал, стыдно перед Гоголем, перед Достоевским. Сейчас полное отсутствие стыда у всех этих наших многомиллионных тиражниц – Донцовой, Марининой. Языка нету никакого. И слово «писатель» – это вовсе не то слово, которое должно бы соответствовать истинному статусу писателя. Что случилось?
Есть у меня версия. В 60–70-е годы отсутствие информации вызывало действие литературы. Потому что человек, не обладающий каким-то знанием о происходящем в мире, он иногда в произведениях искусства находил даже то, чего в них и не было. А если сейчас просто истории рассказывать, обыкновенные, то есть прямые тексты писать, они уже плоско накладываются на то, что мы знаем из СМИ. Это тоже создаёт отношение к литературе как к чему-то вторичному, или третичному, или семитичному, что в жизни никакой роли и не должно играть. Откровенно говоря, мне с этим сложно смириться. Я воспитан на том, что писатель – это всё-таки какая-то общественная фигура, которая увлекает и жизненным подвигом, и позициями героев, поступками, раздумьями. При том что сам я – просто сочинитель, я не трибун, ничего такого». (Из интервью Владимира Орлова)
– В Володе каким-то удивительным образом сочетались серьёзность и весёлость, он не любил пустых разговоров и общения ради развлечения, при этом всегда был окружён друзьями, причём это были отборные люди, Володя очень точно оценивал каждого человека и «чужих» в свой круг не допускал. Уже в молодости всё это в нём проявлялось. Я это всё очень ценила, но не больше. Почему? Не знаю!
Портрет Орловых художника Макса Бирштейна
Володя был коренным москвичом. Его родители переехали в столицу где-то в 30-е годы из Яхромы, это Подмосковье. Отец был инвалид – без ноги: в детстве болел полиомиелитом, нога стала отниматься, и друг его, который потом стал знаменитым хирургом, посоветовал ампутировать. В надежде на протез. Ну, отец Володи получил и протез, и фантомные боли на всю жизнь. Маялся ужасно. А был он заместителем главного редактора «Вечерней Москвы». При этом жил с большой семьёй в коммуналке и мылся на кухне в корыте, потому что ванной не было. Лишь раз на моей памяти Виктор Яковлевич осмелился попросить улучшения жилищных условий. В ответ услышал: вы же старый большевик, терпите, вы же понимаете, как тяжело сейчас стране! Так мы там и жили, почти два десятилетия, пока Володе не дали квартиру сначала в Останкино, а потом здесь, в Газетном переулке. С нами, конечно, переезжали и свёкор со свекровью.
В войну Володин отец при бомбёжке не спускался в убежище, из-за ноги – мол, будь что будет. И осенью 41-го во время сильной бомбардировки снаряд попал в здание, где располагалась редакция, прошил его насквозь, но не взорвался. Единственный человек, который оставался тогда в доме, –Виктор Яковлевич. Об этом случае много говорили и даже писали… Да, мы с Володей – дети войны. Но он был немногословным, редко делился какими-то воспоминаниями и переживаниями. Знаю, что в начале бомбардировок они с матерью уехали в Марьино. Там был, кажется, санаторий, в котором поселили жён и детей номенклатурных работников, журналисты в их число входили.
Считалось, что в Марьино поспокойнее, но немецкие самолёты и туда долетали, поэтому Орловы быстро вернулись в Москву и больше уже никуда не уезжали. Володина мать была домохозяйкой, но всё время где-то подрабатывала, и в войну тоже – какие-то сети плела. Жили голодно. Муж вспоминал, что однажды на буханку хлеба, с трудом сэкономленную, родители выменяли билеты в Большой театр на «Щелкунчика» – чтобы сводить сына. И это было незабываемое событие!
Знаете, как мы отдыхали? Студентами, когда жили в высотном общежитии на Ленинских горах, вечером, после учёбы шли либо в бассейн, там был бассейн, либо выходили на улицу и смотрели, в каких комнатах, на каких этажах танцы, и шли туда танцевать. А танцевали, как правило, под Володины пластинки. Он был их страстный коллекционер. Каких только пластинок у него не было! И на «рёбрах», и совсем старинных, и с музыкой, и с «разговорным жанром». Самая старая – «Клоуны Бим и Бом» конца XIX века. Коллекция сохранилась, вот только проигрывателя давным-давно нет – мыши съели на даче. Кстати, Володя и танцевал прекрасно, все самые модные танцы того времени – твист, шейк, что-нибудь рок-н-ролльное. В этом смысле он был, безусловно, стилягой. Только не совсем настоящим. Для настоящего нужно было много денег – на одежду. Хотя имелись друзья-иностранцы, которые могли привезти какие-нибудь яркие пиджаки, узкие брюки, ботинки «на каше», но купить это роскошество ему было не на что.
Однажды в Ярославле, куда Володю, уже после университета, отправили в командировку, а я поехала с ним, у нас был просто феноменальный успех! После которого меня и Володю буквально выдворили с танцплощадки. За «буржуазные» танцы. Таких в Ярославле тогда ещё не видывали.
Как-то принято считать, что писатели, тем более известные, – это такой эгоистичный народ. Капризный. Они творят, а близкие на цыпочках ходят, обслуживают художника. Володя абсолютно таким не был. Хотя у него тоже с годами сложился свой режим дня, свои правила. Например, когда он заканчивал роман, то сразу же начинал новый. В тот же день. И даже если какие-то обстоятельства мешали, он всё равно продолжал работать. И без всякого раздражения. Скажем, когда я стала делать свои журналы, то какое-то время редакция работала у нас дома. В одной комнате мы, а Орлов за стеной пишет свою «Шеврикуку». Всё воспринималось как естественное течение жизни. И среди наших творческих друзей «небожителей» не водилось. Все были нормальными людьми, которые и домашними делами занимались, и думали, как обеспечить семью.
Для Орлова, например, не было проблемой навести дома порядок, что-то приготовить. Как он жарил картошечку! По-своему – с лавровым листом!.. Ему, конечно, доставалось – я ведь иногда по году болела. И дом, и сын были на нём. Я, может, и поправлялась потому, что мой муж никогда не вёл себя со мной как с больной. Тема болезни отсутствовала, она не становилась всеобщей проблемой, вопросов, как ты себя чувствуешь, что болит, Володя не задавал. Если видел, что мне плохо, просто сам брался за домашние дела.
Мы вообще очень хорошо друг друга чувствовали, спокойно принимали какие-то особенности характера друг друга. Я, например, готовить умею, но не люблю. И Орлов никогда не пытался меня «исправить». А я никогда не мешала ему, например, отдыхать вечерами в его любимой, уже мною упомянутой «Рюмочной». Его там ждали друзья. А иногда, если он хотел что-то обдумать, он не разрешал никому за свой столик садиться. Володя в этой «Рюмочной» даже презентацию книги (кажется, это была «Земля имеет форму чемодана») проводил. Но я и тогда с ним не пошла. Потому что понимала: он со мной целый день, должен же человек где-то отдыхать. Считаю, это был важный момент в наших отношениях – что мы никогда не лезли в личное пространство друг друга. У него был свой круг общения, у меня свой. Люди из того и другого круга бывали в нашем доме. А когда приходили наши общие с Володей друзья, их собиралось огромное количество. Пик был – семьдесят два человека в одной комнате. Как только уместились?
… У Володи был диабет и плохо с суставами и ещё много чего – от непростой жизни. Он, может быть, больше меня переживал то, что со мной происходило: все мои болезни, включая операции на сердце, всё, – потому что острее чувствовал. Мужу стало плохо перед моим днём рождения. 29 апреля 2014 года его увезли в реанимацию. Нам с сыном сказали, что всё плохо. А через неделю отпустили Володю домой, потому что – безнадёга. Даже не хотели на «скорой» везти, но я потребовала. Он уже идти не мог. И потом ещё три месяца я его тянула. Он умер пятого августа. За три недели до смерти я мужу дома организовала операцию. У него были пролежни на ногах – жуткие! Володя мучился страшно. А наши хирурги из районной поликлиники приходили и только издали смотрели, боялись даже прикоснуться. Что-то выписывали и уходили.
Когда боли стали невыносимыми, я снова вызвала хирурга, просила хоть как-то помочь, но он не пришёл. Тогда я села за компьютер и стала искать, кто делает операции на дому. И нашла. Вот мне всегда Бог помогал. Приехал молодой человек с большими рюкзаками со всякими инструментами. Двухметровый парень. Сначала поговорил со мной, посмотрел историю болезни, сказал, сколько будет стоить и что мне надо будет делать. Он был военный хирург, работал в «горячих точках» в госпиталях, я это потом узнала. Объявление о его услугах, кстати, очень быстро в интернете исчезло... Он все раны Володе вычистил. Мы с сиделкой помогали. Операция шла под местным наркозом больше двух часов. Самое главное, у них, у военных врачей, есть специальные бинты, быстро заживляющие раны, которые сами рассасываются и как бы создают новую кожу. Хирург мне их оставил и научил, как использовать. Он очень облегчил Володины страдания.
Никогда не забуду: за два дня до смерти муж спросил: «Я умираю?» Я не могла ему врать. Никогда не врала. Может быть, и нужно было в этой ситуации. Но, думаю, Володя сам всё понимал. Ушёл он в полном сознании. Я помню Володин последний вздох. Я была рядом. И вздох этот был лёгким…
…В «Альтисте» есть эпизод, когда один из героев в порыве откровенности признаётся Данилову, что его жизнь, внешне благополучная, по сути, никчёмна, что он неправильно понял свою «жизненную суть» – и проиграл. А всё потому, что трусил. Трусил жертвовать собой, трусил браться за ношу, которая казалась не по силам… И он, этот герой, цитирует Иоанна Богослова, его слова о том, что только любовь изгоняет страх. Вот мы с Володей, я считаю, прожили нашу жизнь без этого страха, стало быть, не исказили судьбу.
фото: личный архив Л. Орловой
