Радио "Стори FM"
Виктория Токарева: Был такой случай

Виктория Токарева: Был такой случай

«Может быть, это самое главное: верить в себя, независимо от того, что думают о тебе другие»

Время – «оттепель». Мы все молодые и гениальные. В ходу слово «нетленка». Подразумевалось, что каждое наше произведение останется навсегда, «мой прах переживёт и тленья убежит».

В ходу обращение «старик» и «старуха». Нам по тридцать лет или около того. Легко в тридцать лет слышать «старуха». А слышать такое в семьдесят лет обидно и оскорбительно, поскольку это соответствует действительности.

«Оттепель». Никита Хрущёв стучит ботинком по американской трибуне. Темпераментный человек. И невоспитанный. Но мы ему рады. Из коммуналок народ медленно переселяется в хрущёвки. Отдельное жильё. Мечта.

Мне двадцать шесть лет. Я печатаю в журнале свой первый рассказ. Его все замечают, включая солдат и уголовников. Меня упоминают в журнале «Вопросы литературы». Наряду с Аксёновым, Шукшиным. Это – признание.

Возле меня топчется слово «талант». Я, конечно, в это не верю. Кто я такая? Моя мама тоже не верит. Звонит из Ленинграда и спрашивает: «Кто за тебя написал? Михалков?»

Лицом к лицу лица не увидать. Тем более собственного лица.

В моём характере есть нечто такое, что заставляет людей критиковать меня прямо в глаза. Иногда это получается грубо. Но я смирилась.

Денег – ноль. Но молодость сама по себе богатство. Смех без причины – это вовсе не признак дурачины. Это признак здоровья.

Возле Никиты Хрущёва на трибуне Мавзолея маячит бровастое лицо Брежнева. Он простоват, но бравый. В какой-то момент это бровастое лицо становится главным. А круглый лик Никиты исчезает из поля зрения. Никита на пенсии, как обыкновенный старик. Но, слава богу, жив, хоть и обижен.

Брежнев привёл с собой застой. В стране стабильный застой.

«Старикам» и «старухам» уже под сорок. «Нетленки» лежат в столе. Литературная карьера моих друзей стоит на месте и никуда не движется. Хочется выть.

У меня должна выйти первая книга, но она застопорилась где-то и ни туда ни сюда.

Я одеваюсь в красивое и иду на приём к главному редактору издательства. Сажусь перед его кабинетом и жду. Секретарша докладывает. Главный редактор безмолвствует, он занят.

Я сижу час, другой. Главный редактор по-прежнему занят. У него в кабинете космонавт, недавно вернувшийся с орбиты. Наверное, космонавт тоже решил выпустить книгу, иначе зачем ему главный редактор издательства?

Наконец главный выходит в приёмную. У него на голове фуражка космонавта, он отдаёт мне честь, при этом сильно качается. Пьяный с головы до ног. У него хорошее настроение. Довольно молодой мужик. Я ему мешаю своим присутствием. Отвлекаю. Он не может из-за этого полностью расслабиться и нормально отдохнуть со статусным гостем.

Главный редактор хочет от меня отделаться, а для этого надо, чтобы я ушла. А уйду я только получив его согласие на выход книги.

И он даёт это согласие. Кивает головой в фуражке. И книга выходит. Вот и всё.

А мои друзья («старики») не одеваются в красивое и никуда не ходят, за исключением Дома литераторов. Там они напиваются неизвестно за какие шиши и сидят пьяные и глубоко разочарованные в жизни. Время уходит, как дым в трубу, а ничего не происходит. Все хотят прижизненной славы, а её нет. И не предвидится.

У Чехова в «Трёх сёстрах» есть образ: запертый рояль. Ирина говорит Тузенбаху, что она как запертый рояль, ключ от которого потерян.

Вот и мои друзья существовали как запертый рояль, и никто не знал их звучания. Как это тяжело – быть запертым роялем, когда мелодии в тебе бурлят и рвутся наружу.

Что им оставалось? Они пили. Спивались. Крутили романы. Заводили параллельные семьи. Разводились. Эмигрировали. Куда-то ведь надо было девать энергию. Творческая энергия, не найдя выхода, устремлялась в самых неожиданных направлениях, а иногда и убивала. Такое случалось.

Об этом времени очень точно написал Сергей Довлатов.

Время ломало и уродовало, но вот «живёт же братия – моя честна компания», как пел Высоцкий.

Мне вспомнилась одна маленькая история. Не хочу называть имя участника. Назову Игрек, это похоже на Игорь. Пусть будет Игорь.

Игорь идёт через буфет Дома литераторов. Он здесь привычная фигура, можно сказать – постоянная. Высокий, даже излишне. Красивый, пьяный. Он пьёт начиная с трёх часов. До трёх – пишет.

В сущности, пьянь, но не рвань. Элегантный, воспитанный и, можно сказать, порядочный человек. Так бывает. Пьянство и порядочность вполне сочетаются.

Игорь называет себя гением. И его друзья тоже так считают. И говорят ему в лицо. Он соглашается.

Жена Игоря, красивая парикмахерша Таня, спрашивает:

– Если ты гений, почему же тебя не печатают? Разве это никому не надо?

Игорь выслушивает и сдержанно отвечает:

– Так будет не всегда.

– Займись чем-то другим, – пристаёт Таня.

Игорь молчит. Он не хочет заниматься ничем, кроме своей прозы. Он верит в себя.

Игорь хорошо делал два дела: писал и пил. То и другое запоем. Но это не приносило дохода, скорее наоборот.

Виктория Токарева

В семье родилась дочка-звёздочка. Денег нет и не предвидится. Таня вернулась на работу, не догуляв декретный отпуск. А что делать?

Нормальный человек не может сидеть без дела. А водка – это большое дело. Это компания, беседа, общение по душам – что может быть прекраснее для русского человека? Потом медленное опьянение, мир предстаёт в радужных красках. Далее отключка, сон, маленькая смерть. И ничего тебя не мучает, ни перед кем ты не виноват. Ты просто непонятый гений, ушедший в несознанку. Провалившийся в никуда.

В семье помогала мама жены, но в этот день, о котором пойдёт речь, она не пришла. Ей надо было срочно посетить зубного врача.

Таня опаздывала на работу. Клиенты ждали, зажав в кулаке живые деньги. Она попросила Игоря посидеть с дочкой до тех пор, пока его не сменит тёща.

Игорь обожал ребёнка и легко согласился. Таня приготовила всё, что нужно: бутылочку с питанием и пелёнки. Тогда ещё не было памперсов.

Таня убежала.

Игорь смотрел на крошечное личико дочки, крошечные кукольные пальчики. Всё было маленькое, но настоящее. Игорь осторожно сунул в её ладошку свой грубый палец. Девочка тут же крепко прихватила палец и сжала вполне ощутимо. Игорь улыбнулся растроганно: его дочка цепкая, не пропадёт, своего не упустит. Она живёт, и у неё получается.

В этот момент раздался звонок по телефону. Звонили друзья. Сообщили, что сидят в кафе «Ромашка», напротив его дома. Всё заказали: выпивку, закуску. В качестве закуски горячие сардельки. Деньги есть. Ждут.

В Игоре всё заметалось. Как быть? Пойти он не может. Но не пойти – тем более не может. Его душа уже практически сидела в кафе «Ромашка» за квадратным деревянным таким уютным столом. И он чувствовал своими плечами широкие плечи товарищей. «Твои пассажиры, матросы твои, приходят на помощь». А бутылка водки стоит в центре стола холодная, запотевшая и переливается, как перламутр.

Выход был найден. Игорь пойдёт в «Ромашку» вместе с дочкой. Он её не бросит и не пропустит застолья.

Он достал большую спортивную сумку, постелил в неё одеяльце, уложил свою крошечную девочку, укрыл сверху пуховым платком. И устремился в «Ромашку». Сумку он до половины задёрнул на молнию. Доступ воздуха обеспечен, и правила безопасности соблюдены.

Через пять минут Игорь был в «Ромашке». В гардеробе работали знакомые Валечка и Ниночка.

Валечка предложила оставить сумку, поскольку сумка большая и неудобная.

Игорь передал сумку гардеробщице и попросил поставить поаккуратнее, поскольку внутри – живая девочка, родная дочка, сокровище.

Валечка раздёрнула молнию, заглянула, и её женское сердце окатило горячей нежностью. Перед её глазами спящий ангел с длинными ресничками на щеках.

Подбежала Ниночка и тоже залюбовалась.

– Можно я у вас её оставлю? – попросил Игорь. – В зале накурено. Это плохо. Я её через час заберу.

Валечка усомнилась. Всё же она на работе… Но папа был такой культурный, а ребёнок – просто чудо из чудес. Почему бы не помочь человеку, тем более что девочка спала и никому не мешала. Гардеробщица взяла сумку и поставила в самое безопасное место, в уютный полумрак без сквозняков.

День клонился к вечеру. Игорь пил. Ребёнок спал. Потом проснулся и заплакал.

Валечка дала ему бутылочку с натянутой соской, а Ниночка побежала в зал. Настало время пригласить папашу. Но папаши не было. Стол был пуст. Вся компания ушла. Ребёнка забыли.

Валечка не поверила своим глазам, но что есть, то есть. Стало ясно: папаша напился, практически не мог встать со стула. Верные товарищи его подхватили под руки и выволокли из кафе.

А где в это время были гардеробщицы? Где-то были. Возможно, подавали плащи или вешали чьё-то пальто и не заметили. Не обратили внимания. Отвлеклись.

Но что же делать? Не относить же в милицию такую куколку! К себе домой забрать невозможно. Ребёнка надо кормить. Ребёнку нужна кормящая мать, а не гардеробщица Валечка. Да и мать сойдёт с ума. Подумает: украли цыгане для своего нищенского бизнеса.

Что делать?

– А я знаю, – вдруг вспомнила Ниночка. – Его жена в парикмахерской работает, вот здесь, на углу.

– Откуда ты знаешь? – проверила Валечка.

– А они вместе сюда заходили. Они, видно, где-то рядом живут. Жена с пузом была.

Ниночка рванула из кафе в парикмахерскую.

Валечка вынула из сумки плачущую девочку и поцеловала её, пока никто не видит. Было невозможно удержаться. Хотелось прикоснуться к ангелу – такая исходила от ребёнка благодать.

Не прошло и десяти минут, как в кафе ворвалась жена Игоря. Её лицо обострилось, всё ушло в нос. Глаза как гвозди. Казалось, от напряжения мозги брызнут через глаза.

Таня приняла от Валечки драгоценный кулёк и впилась своими гвоздями в личико дочки. Всё было на месте: голова, руки, ноги. Ребёнок был жив и здоров и даже весел. Убедившись, что всё нормально, что ребёнок не пострадал, жена Игоря осела на подставленную ей табуретку и тихо зарыдала.

Гардеробщицы молчали скорбно. У них была примерно похожая судьба. Возле них тоже пребывали мужья, на которых нельзя положиться. Мужья – дети. Вернее, сукины дети.

Жена Игоря плакала, опустив лицо. Приговаривала: «Чем это всё кончится? Чем это всё кончится?»

Кончилось неоднозначно. И хорошо, и плохо.

Игорь умер на середине жизни. Мог прожить ещё столько же. Это плохо. Но его стали печатать. Вышла книга. Все вздрогнули: смотрите, кто пришёл.

Игорь быстро прославился, стал ошеломительно знаменит.

Как сказал поэт, «у нас любить умеют только мёртвых». Игоря любят. Критика сравнивает его с Достоевским. Книг мало, но каждая – жемчужина.

Не обязательно писать много, оставлять собрание сочинений. Можно написать одну книгу, но она останется, и без этой книги жизнь покажется пасмурной, как осенний день.

В нашей стране – капитализм. Сталин перевернулся бы в гробу.

Раньше все собирались в кучу, вместе пили, вместе страдали. А теперь все разбежались по углам, как собаки, и тявкают в одиночку.

Меня и моих друзей больше не называют стариками. Это соответствует действительности и потому не вежливо. Сейчас нас называют по имени-отчеству. Без отчества неудобно.

Дом литераторов продали под ресторан. Туда ходят богатые и незнакомые. Они нам не интересны, а мы не интересны им.

Книги вытесняет Интернет, но меня это не смущает. Я продолжаю писать, мои книги выходят каждый год, их хотят читать.

Существует два мнения. Одни считают, что я пишу всё лучше и лучше. А другие полагают, что окончен путь, «завещанный от Бога мне, грешному». Это грубо, но я привыкла, что меня критикуют прямо в лицо. Так было всегда. Наверное, во мне чего-то не хватает. Тем не менее я согласна с первыми. Почему? Потому что я верю в себя. Это очень важно.

Игорь стал кумиром. Его фразы растащили на цитаты.

Дочка Игоря выросла, превратилась в красивую молодую женщину и наверняка не помнит, как её забыли в спортивной сумке.

иллюстрация: Александр Яковлев

Похожие публикации