Ребёнком, в середине мая,
стрекозьи роды принимая,
природа, я тебя читала
на языке оригинала.
Мне пять лет. Я стою в резиновых сапогах на берегу Москвы-реки и наблюдаю за личинками стрекоз. Они сидят на камышах, как приклеенные. Вид у них страшноватый: они похожи на маленькие черепа. Жду. Ничего не происходит. Вижу: один из черепов даёт трещину. Беру личинку и осторожно расширяю трещину, расшелушиваю, снимаю скорлупки – и у меня на ладони оказывается мятая, мокрая, жалкая стрекозка. Стрекозюля. Стрекозявка. Дую на неё. Подставляю солнцу на просушку. Расправляю ей крылышки. Жду. Крылышки распрямляются, дрожат, дёргаются. И мой стрекозлёнок неуверенно и криво улетает. Повитуха стрекоз, я счастлива и горда. До сих пор.
Стрекоза штрихует воздух
сикось-накось, кое-как.
Водомерка мерит воду,
чтоб скроить с искрою фрак.
Паучок висит, корячась.
Угодила мошка в глаз.
Скоро я совсем растрачу
детства золотой запас.
Пока есть на свете стрекозы − не растрачу. «Дайте Тютчеву стрекозу». Нет, Осип Эмильевич, дайте её мне! Хотя – уже дали. Неведомая читательница попросила почтовый адрес: «У меня есть кое-что, я увидела это в магазине и поняла, что не могу не подарить это вам». Вскоре пришла посылка: коробочка, а в ней – серебряная стрекоза с янтарными крыльями. Ношу как орден.
Ласточки. Вороны. Коршуны.
Родниковый синий воздух.
Непрополото. Некошено.
В лопухах великорослых
кораблекрушенье трактора.
И сидят немного косо
шлемы первых авиаторов
на коричневых стрекозах.
Таких, коричневых, мы называли в детстве пиратами. Научных имён мы не знали. Ни одного для 150 видов, обитающих в России (в мире их 6650). Немудрено: они в основном латинские. Всего несколько русских, но каких! «Блестящая красотка». «Красотка-девушка». «Стрелка красивая». «Дозорщик-император». Не наш ли пират? Или наш пират – «Кордулегастер кольчатый»?
Обгорелой кожи катышки,
у соска засос москита…
Одеянье Евы-матушки
словно на меня пошито.
Муравей залезет на спину,
стрекоза на копчик сядет…
Запасаю лето на зиму.
Знаю: всё равно не хватит.
Как я люблю стрекоз! И они платят мне взаимностью: стоит летом лечь в траву – слетаются, садятся на голое плечо, на страницу блокнота, на кончик шариковой ручки…
Обонянью – медоносы,
осязанью – травы.
Любодействуют стрекозы
на груди – на правой.
Не раздета – не одета,
Афродита, Ева,
я – твоя должница, лето.
О – уже на левой.
Лежала у реки, подглядывала, как любятся стрекозы. Они любились в полёте. И так самозабвенно, что упали в реку, забились, затрепыхались, их крылья намокли, отяжелели… Ромео и Джульетта, подумала я. Но тут стрекозёл, использовав свою подружку как взлётную площадку, оттолкнулся от неё и улетел. А она («Красотка-девушка»?), ещё с минуту поборовшись, затихла и отдалась течению.
Ещё о стрекозлах, из Википедии: «Вторичный копулятивный аппарат самцов высоко специализирован и не имеет аналогов среди насекомых − удаляет сперму предшественника перед тем, как оставить собственную». Как я не люблю стрекозлов! Нет, всё равно люблю…
Где они, стрекозы, которым я помогла родиться? В раю, конечно! Там, где рыбачат дедушка, Стивушка и папа, читает книжку Миша, хлопочет по хозяйству бабушка и бегает с сачком моя младшая сестра, так и не научившаяся ходить.
Земляничными тропинками
отведи меня туда,
где на семь персон кувшинками
сервирован стол пруда.
Там стрекозы и подлещики,
там − спасибо, добрый сон! −
навсегда живые, плещутся
шесть возлюбленных персон.