«Все лгут, а вот вещи - никогда»
Меня цепляют вещи. Подошёл включить компьютер, включил его, пошёл прочь – круглая ручка выдвижного письменного стола захватила прореху на рваных джинсах, рванулась за мной, оказался привязанным. Прореха порвалась ещё больше.
Вещи не лгут. Цепляются за тебя, не дают уйти.
Ну что – опять?
(В последний раз?) Цветком горячим в мыле,
как лошадь загнанная, вздрагивать во сне? –
Да все всё поняли уже, всё уяснили,
а ты – всё о себе да о себе.
Лет пятнадцать назад у меня умирала бабушка: инсульт. Я пришёл к ней в больницу и не знал, что говорить. Я каждый день приходил и каждый день не знал.
«Что так просто сидеть? – сказала в один из этих солнечных дней раздражённая тётка (она пришла к своей разбитой инсультом родственнице). – Помыть её надо!»
Я не знал, как я могу мыть свою бабушку. Да она бы и не позволила. Бабушка была профессором, выпустила в советские времена книгу (тут важно, что в советские: тогда книги абы как не выходили), книга сразу стала бестселлером в области туберкулёзной рентгенологии, быстро пропала из продажи. У бабушки был ужасный характер: она могла так коротко сказать обидное, причём не намереваясь обидеть, что ты потом помнил обиду лет десять.
Бабушке мы наняли медсестру. Чтоб она её мыла, приходила несколько раз в день, следила за ней.
«Ммм», – говорила бабушка.
«Баб Саша, чего ты хочешь? Принести чего-нибудь в следующий раз?»
«Иди!» – «говорила» бабушка жестом. Одна рука у неё двигалась.
Бабушку раздражали наши жалкие потуги. Бабушка хотела умереть.
Будь – навсегда – цветком горячим в мыле,
будь этой лошадью, запрыгнувшей в себя,
тогда своей рукой,
своей ладонью сильной,
мне легче будет вытянуть тебя.
И однажды я к бабушке опоздал (не в смысле, что она умерла – так я тоже опоздал, но через неделю) – мне просто надо было перед больницей заехать в одно место: забрать книгу. Евгений Евтушенко как раз издал толстенный том: «Строфы века». «Строфы века» – это такая легендарная антология русской поэзии XX столетия, выпущенная в 1995 году. (О, значит, не пятнадцать лет назад я ехал тогда к бабушке, а все двадцать три года назад.) В неё вошли 875 авторов. Был среди этих 875 и я.
И вот я приехал, нагруженный, как летний ослик, вошёл в палату, задал дежурные вопросы (с неестественно оптимистичным лицом), бабушка что-то промычала, а так как говорить с неговорящим человеком трудно, я сказал, чтоб как-то занять паузу: «Вот ездил забирать книгу. Евтушенко меня опубликовал. Смотри, какая толстая! Прям гроб».
Когда человек оказывается, к своему и не только своему несчастью, лежачим больным, у него возникает много физических проблем. Например, газы. Бабушка, я знаю, мучилась газами, и медсестра мне говорила: «Их приходится специально выводить».
И вот я показываю бабушке этот «гроб», а она вдруг оживляется: «Давай! Давай сюда!» – «говорит» требовательной рукой, единственно двигающейся. Я удивился, но даю. Бабушка устраивает эту тяжеленную книгу на животе. «Ей хочется, чтоб она своим весом надавила на живот: чтоб газы вышли», – думаю я и помогаю ей эту книгу плашмя уложить. «Отойди!» – раздражённым жестом «говорит» бабушка. «Всё не то!»
Поставила себе её на живот, как всем книгам стоять положено. «Открой!» – «говорит». Тут я догадался. Открываю на нужной странице, она потянулась всем корпусом, хватаясь здоровой рукой за кровать, посмотрела удовлетворённо на мою крупно набранную фамилию, промычала что-то, откинулась обратно, махнула рукой, «сказала»: «Я устала. Уходи».
Меня тогда это поразило. Бабушка умирала и знала об этом: она была врач. Но, даже умирая, она хотела напоследок гордиться мной. Потому что сама знала, что такое издать книгу. Получается, что меня никто так не любил, как бабушка. Хотя я никогда об этом не догадывался.
Спасибо тебе, Александра Васильевна.
